— Сейчас я должен ехать с моими друзьями, составляя им в пути компанию. Но я оставлю здесь своих всадников, и они помогут вам начать строительство заново. Когда я вернусь через некоторое время, то и я вам помогу. Я не стану закладывать себе нового замка, пока не увижу, как Хагсгейт воздвигнется вновь.
Они начали горько стенать, что Шмендрик мог бы все это сделать в один момент посредством своей магии. Но тот им ответил:
— Я не смог бы сделать этого, если бы даже захотел. Есть законы, управляющие искусством колдуна, так же, как есть законы моря и законы времен года. Волшебство однажды сделало вас состоятельными, когда все остальные на вашей земле были бедны. Но теперь ваши дни процветания окончены, и вы должны начать все заново. Что было пустошью во времена Хаггарда, зазеленеет и снова станет щедрым, Хагсгейт же будет обеспечивать вам существование столь же скудное, сколь жалки сердца, обитающие в нем. Вы можете снова засевать свои акры, поднимать свои павшие сады и виноградники, но они никогда не станут процветать, как это было в прошлом, — никогда, пока вы не научитесь радоваться им просто так, без всякой причины. — Он посмотрел на молчавших жителей Хагсгейта без гнева во взгляде: там была одна лишь жалость. — На вашем месте я бы завел детей, — сказал он. А затем обратился к Королю Лиру: — Как скажет Ваше Величество? Мы сегодня переночуем здесь, а с зарей двинемся дальше?
Но Король повернулся и тронулся прочь из разрушенного Хагсгейта, пришпоривая коня что было сил. Много времени прошло, прежде чем Молли с волшебником догнали его, и еще очень долго они не укладывались в ту ночь спать.
Много дней ехали они по владениям Короля Лира, и с каждым днем все меньше узнавали их и все больше ими восхищались. Весна бежала пред ними быстрым огнем, одевая все, что было нагим, и раскрывая все, что уже давно было накрепко закрыто, касаясь земли, как единорог коснулась Лира. Всевозможная живность — от медведей до черных жуков — баловалась, возилась или суетилась у них на пути, а высокое небо, что раньше было таким же песчаным и безводным, как и сама земля, теперь цвело птицами, вившимися так густо, что б
Жители деревень приветствовали их с опаской и лишь чуть–чуть приветливее, чем в ту пору, когда Шмендрик и Молли проходили здесь в первый раз. В тех местах только глубокие старики когда–либо прежде видели весну, а многие вообще подозревали, что вся эта буйная зелень — либо эпидемия, либо интервенция. Тогда Король Лир говорил им, что Хаггард умер, а Красный Бык ушел навсегда, приглашал их посетить свой новый замок, когда тот будет выстроен, и ехал дальше.
— Им понадобится некоторое время, чтобы уютно чувствовать себя среди цветов, — говорил он.
Где бы они ни остановились, он пускал весть, что все разбойники прощены, и Молли надеялась, что эта новость дойдет до Капитана Шалли и его веселой ватаги. Так и случилось — и вся веселая ватага немедленно бросила жить в зеленых лесах, кроме самого Шалли и Джека Дзингли. Те вдвоем принялись за ремесло бродячих менестрелей и, как сообщалось, приобрели значительную популярность в провинциях.
Однажды ночью трое путешественников расположились на ночлег в высокой траве на самой дальней границе королевства Лира. Король собирался попрощаться с Молли и волшебником на следующее утро и возвращаться после этого в Хагсгейт.
— Будет одиноко, — говорил он в темноте. — Лучше б я поехал с вами и не был королем.
— О, вы привыкнете, и вам понравится, — ответил Шмендрик. — Лучшие молодые люди из деревни будут приближены к вашему двору, и вы научите их быть рыцарями и героями. Мудрейшие из министров будут давать вам советы, самые искусные музыканты, жонглеры и рассказчики будут искать вашей милости. И еще будет принцесса — не сразу, конечно, со временем — она либо убежит от своих неимоверно злых отца и братьев, либо, наоборот, будет искать для них справедливости. Возможно, вы о ней услышите — о бедняжке, запертой в крепости крепче кремня и алмаза, с единственным спутником — паучком, полным к ней сострадания…
— Мне наплевать на это, — сказал Король Лир. Он молчал так долго, что Шмендрик решил, что он заснул, но тот, наконец, сказал: — Если б я мог увидеть ее хотя бы еще один раз, чтобы рассказать все, что у меня на сердце. Она никогда не узнает что я действительно собирался сказать. Ты ведь обещал, что я ее увижу.
Волшебник ответил ему резко:
— Я обещал только, что вы увидите какие–то знаки единорогов, — и вы их увидели. Ваши владения благословенны больше, чем заслуживает любая земля, потому что они прошли по ним свободными. Что же касается вас, вашего сердца и того, что вы сказали и чего не сказали, то она будет помнить это все, даже когда люди останутся только в детских сказках, написанных кроликами. Подумайте об этом и успокойтесь.
После этого Король больше не говорил, а Шмендрик пожалел о своих словах.
— Она коснулась вас дважды, — промолвил он через некоторое время. — Первый раз — чтобы вы снова вернулись к жизни, а второй — ради вас самого.
Лир ничего не ответил, и волшебник так никогда и не узнал: услышал тот его или нет.
Шмендрику приснилось, что единорог пришла и остановилась подле него на восходе луны. Тонкий ночной ветерок ерошил и трепал ее гриву, а луна сияла на ее маленькой голове, вылепленной из снежных хлопьев. Он знал, что это сон, но был счастлив увидеть ее.
— Как ты прекрасна, — сказал он. — Я тебе так этого и не сказал.
Он бы разбудил остальных, но ее глаза пропели ему предупреждение так ясно, будто были двумя испуганными птичками, и он понял, что если сдвинется с места, чтобы позвать Молли и Лира, то разбудит только самого себя, а она исчезнет. Поэтому он лишь сказал:
— Я думаю, они любят тебя больше, хотя я тоже стараюсь, как могу.
— Вот почему, — ответила она, и он не смог понять, чему она отвечала. Он лежал очень тихо, надеясь, что сможет вспомнить точную форму ее ушей, когда проснется утром. Она сказала: — Ты теперь — истинный и смертный колдун, как тебе всегда хотелось. Счастлив ли ты?
— Да, — ответил он со спокойным смехом. — Я — не бедный Хаггард, чтобы терять желание своего сердца в обладании тем, чего желаю. Но есть колдуны и колдуны; есть черная магия и есть белая магия — и бесчисленные оттенки серого между ними, и я теперь вижу, что все это — одно и то же. Предпочту ли я быть тем, кого люди назовут мудрым и добрым волшебником, который помогает героям, перечит ведьмам, злобным лордам и несговорчивым родителям, вызывает дождь, лечит сибирскую язву и безумные порывы, снимает котов с деревьев, — или предпочту реторты, полные эликсиров и эссенций, порошки, травы и отравы, запертые на замки книги некромантов, переплетенные в кожи, которым лучше оставаться неназванными, мутный туман, собирающийся в каморке, и сладкий голос, пришепетывающий в нем? Какая разница, ведь жизнь коротка, и смогу ли я в ней много помочь или много навредить? У меня, наконец, есть моя сила, но мир по–прежнему слишком тяжел для того, чтобы я мог его сдвинуть, хотя мой друг Лир, может быть, считает иначе. — И он снова засмеялся в этом своем сне — чуточку грустно…
Единорог промолвила:
— Это правда. Ты — человек, а люди не могут сделать ничего, что имело бы какое–нибудь значение. — Но ее голос был странно медленен и чем–то отягощен. — Что же ты предпочтешь?
Волшебник рассмеялся в третий раз:
— О, это вне всякого сомнения будет добрая магия, поскольку тебе она понравится больше. Не думаю, что когда–нибудь увижу тебя снова, но я буду стараться делать то, что доставило бы тебе удовольствие, если бы ты об этом знала. А ты — где будешь ты весь остаток моей жизни? Я думал, ты уже давно ушла домой, в свой лес.
Она чуть отвернулась в сторону, и внезапный свет звезд, осветивший ее плечи, придал всей его болтовне о магии привкус песка в горле. Бабочки, мошкара и другие ночные насекомые, слишком мелкие для того, чтобы быть чем–то в отдельности, подлетали и медленно танцевали вокруг ее яркого рога, но она не выглядела от этого глупо, — наоборот, было похоже, что они, мудрые и милые, прилетели сюда в ее честь. Кот Молли терся об ее передние ноги, бродя между ними туда и сюда.
