- Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! - со слезами в голосе проговорила девушка.
Харр про себя отметил, что она мгновенно переходит от смеха к глубокой горести, со всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству, как это бывает только у людей простодушных, искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему на этой новой дороге вдвойне. От этой мысли грешная истома снова нахлынула на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
- Да пойдем мы или что?..
- Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на ее слова откуда-то из-за холма, но в то же время и снизу, как из-под земли, раздался отчетливый удар колокола. - Вот, говорю ж тебе - домовину уже вынесли.
Она! потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, - на Тихри он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь - была просто аккуратно обсаженная деревьями аллея, и слева от нее...
Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева-то, за ровной гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога, стержни; кое-где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо, как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился княжеский двор.
- А ты что, тоже при князе состоишь? - оглянулся он на Махиду.
Пронзительно-желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас, когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность (до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) - темные волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были аккуратно подстриженной челкой - они и росли так вот, точно из родниковой точки между глаз возникал пушистый темно-каштановый султанчик; из этой же точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо - да только все ли тут таковы?..
- Господин мой, а господин! - Махида теребила его за рукав.
- Ась? - встрепенулся он, стряхивая наваждение - нет, положительно девка на него чары наводила.
- Кто такой 'кинязь', спрашиваю?
Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: 'а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?'
Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек - цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
- Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.
- Это какой же?
- А по воздуху!
Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад - ишь как время-то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.
А тут ему - и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:
- Эй, девка!
Она послушно шагнула к нему.
- Дай-ка мне по морде.
- А виру не спросишь, господин?
- Не спрошу, не спрошу. Давай.
И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону - ну сильна была девка!
- Хо! - выдохнул Харр, поматывая головой.
- Еще, господин мой?
- Будет.
Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, - не сон, значит. Не наваждение.
Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера...
Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
- Ай, жаркий мой?..
Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, - уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
- А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился...
Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
- От тебя, жаркий мой?
С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика - накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу - вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
- Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный... Ты ведь мне еще ничего не подарил!
Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
- Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком - странствующему певцу
