всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда - обязательное снаряжение певца - в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
Она между тем безошибочно угадала его мысли:
- Наниматься, что ли, завтра надумал?
Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
- Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
- Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел...
И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
- Ты пеки да вари, - проговорил он наставительно. - Я твоей стряпни отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы - грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому - что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица - сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
Да, кстати, о звезде.
Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
- На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей - для нечисти ледяной.
- Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
- То есть как - возгорелась? - невольно вырвалось у Харра, хотя он и старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а время от времени кидать небрежные замечания.
- Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
- А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...
- Неведомо, господин. Когда речь зашла о вещах возвышенных, она снова оробела. - То ли мор грядет, то ли дожди несусветные, то ли в людишках брожение. Недаром наш стенной амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.
- Да уж, набрал он сволочи, - вздохнул по-Харрада, вспомнив страшную находку на лесной тропе. - Так что лучше бы этой лампаде поднебесной притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.
- Да кто б не рад! - закивала Махида, утирая ладошкой нос - тоже, поди, Гатиту-покойницу вспомнила. - Только звезды-то далеко, руками не дотянешься; вот и нету на них аманта.
- А ежели б был? - снова не удержался от вопроса Харр.
- У-у-у! Был бы звездный амант - он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На худой конец - припрятал бы за тучку-облачко.
Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно в носу перед чихом. Амант. У простого люда он его не слыхивал. Но вот где... И тут память подсказала: так именовали своих полюбовников стоялые караванницы.
Но тогда как понять: 'стенной амант'? Прямо на стене городской он, что ли?..
- Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку, швырнула на землю. - Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече... Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер - уж оч-чень радужная открывалась перед ним перспектива.
- Сговорились, значит, - он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку - помогать себе, если что на дне останется. - Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
Она так и подскочила, всплеснув руками - хорошо, котелок успела возле очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий створ - не подслушивает ли кто? Ид соседних хижин доносились неразличимые голоса, тоненько верещал младенец, где-то цокали деревянные колотушки. Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
- Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом - видно, отразился зеленый луч:
- Ну тебя-то я никому не отдам ни добром, ни по-худому, - уверенно возразила она. - Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием господарским - грех. Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном сельбище, три аманта - у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть не может.
- А не у вас?
- В Межозерном стане - сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в Серогорском - ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта состою, он у нас наиглавнейший, - добавила она с гордостью.
Странно все это было слушать - аж голова кругом шла.
- А с чего это ты меня никому не отдашь? - игриво проговорил он, чтобы перевести разговор на понятное.
- Так ты ж мне еще ничего не подарил!
Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
- Сказано - завтра!
- Да чем завтра-то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь, нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
Он задумчиво почесал правую бровь - вот тебе и свобода! От его движения роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
- Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
Махида криво усмехнулась:
- Зато ты ж лучше всех будешь!
Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи-стрекозы, выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым мерцанием.
- Не трожь мою пирлипель! - заверещала Махида. - Она же счастье приносит!
- Это я тебе теперь буду счастье приносить, - заверил ее Харр по-Харрада, тихрианский странствующий менестрель.
II. Сам себе рыцарь
Город - если это можно было назвать городом - разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали
