дворик. Мади почему-то ойкнула и тут же прикрыла рот рукой:
- Разбудила я тебя, господин мой?
- И оч-чень кстати, - он повел носом, удостоверяясь в том, что уха поспела. - Только что вы меня все 'господин, господин'... Не смерды же, в самом деле. Зовусь я Харр по-Харрада. А ну-ка, хором!
- Гхаррпогхарра... - неуверенно повторила одна Махида.
Харр поморщился - выговор у нее был с придыханием, как у самого серого простонародья.
- Ладно, зовите просто Гарпогар, я откликнусь, - он повел плечами, все еще не отойдя от дурманного, как всегда перед ночью, сна.
Мади, глядевшая на него широко раскрытыми золотыми глазами, вдруг вспыхнула и потупилась.
- А ты что? Напугал я тебя, страшен-черен, да?
- Не страшен, господин мой Гарпогар, а что черен, то ведь все вы там, в безводных степях, таковы, только сюда к нам редко кто из ваших добирается.
- Так что ж глаза такие круглые делаешь?
- Все не могу разгадать, что за тайна в тебе... Что-то вертится на уме, а припомнить не могу.
Харр мысленно вернулся к загону с чудовищем - тот, в плетеной безрукавке, тоже глядел на него, точно пытаясь что-то припомнить.
- Ну, когда надумаешь - скажешь, - он помрачнел, потому что на ум пришло предположение: эта тоже к его бусам дареным приглядывается. И зря. Сейчас все, что было с ним на далекой земле-Джаспере, казалось улетевшим сном, от которого остались, правда, сапоги с камзолом, меч да вот стекляшки эти. Одежу он скидывал, меч возле себя клал, а вот с бусами не расставался, были они всегда теплыми, как добрая память.
- Я тут утречком одного спасал от зверюги хвостатого, страшенного, проговорил он, принимая от Махиды полную чашу ухи, - так тот тоже на меня все пялился. А потом на службу к себе приманивал. Да я... Эй, Махида, да что это ты стол только на двоих накрыла?
Махида уселась напротив, аккуратно держа на коленях чашу на чисто выскобленном подчашнике, а Мади все вынимала из плетеной кошелки глиняные кувшинчики, продолговатые караваи, связки сушеных плодов.
- А чего ее кормить? У нее каждый день стол накрыт, и без всяких трудов!
В голосе Махиды прорвалась такая Полновесная зависть, что Харр внутренне поежился - ох и обидела она, поди, младшую подруженьку!
Но Мади и бровью не повела. Харр выудил из своей чаши кусок порозовее, на подчашнике подал девушке:
- На-ка, присядь да повечеряй с нами, а то мне кусок в горло не лезет.
- Я не затем пришла, господин мой Гарпогар, - она остановила его таким сдержанным и в то же время исполненным достоинства жестом, что ему стало ясно: такую не обидишь. - Мне послушать тебя дорого. Скажи, уж не аманта ли стенового ты утром спасать решился?
- А я и сам не знаю. Волосья у него черные на лице вот такими ободьями. А ты почему решила, что это амант?
- Ну, во-первых, у тебя на сапог зеленище капнуло, а его лишь на одном придворье добывают; во- вторых, за тобою пирлипель летела светло-серая, а они там обитают, где глина серая сложена, - значит, у того же стенового. И потом, Махида тебе ни одной монетки не дала бы - так какими деньгами ты расплачиваться собирался? Выходит, все тот же стеновой тебя наделил.
- Она у нас больно умная, - вставила Махида, на сей раз уже с малой толикой зависти.
Да уж. Он хотел было заметить, что чересчур большой ум девку не красит, но воздержался, а вместо этого почему-то принялся хвастливо рассказывать, как сел на бугорчатую спину страшилища, а потом еще и тянул его за хвост. Подружки ахали и хлопали ресницами.
- И как это тебе зверь-блёв ноги не перекусил? Такие сапоги даром пропали бы! - сокрушалась Махида.
- Я б ему перекусил! А зачем его, гада такого, вообще кормить-держать?
- Как зачем? А откуда тогда зеленище брать? Амантовы телесы что угодно помажут - хоть мису глиняную, хоть кирпич настенный, хоть лапоток лыковый и как зеленище засохнет, так уж ни разбить, ни проткнуть, ни разорвать. Только руки сразу в трех водах отмочить надобно, а то зеленище в глубь живой плоти прорастет, потом с мясом вырезать придется. Вот завтра убивца к окаменью присудят, так всего с ног до головы и обмажут.
Харр вспомнил скрюченные фигуры на крыше амантова дома и, не скрываясь, содрогнулся:
- Одного не пойму: как же тогда такого живодера столь ласковым словом называют - амант?
- Так он и есть ласковый, когда стену нашу неприступную холит-гладит, трещинки высматривает, песни ей поет воинственные, чтоб стояла прямо и гордо, чтоб ни перед каким врагом не расступилась, не рассыпалась. Каждый день на рассвете он ее с рокотаном обходит, во сне одну ее видит, женой любимой называет...
- Ну вот видишь, - обернулся он к Махиде, - я ж тебе говорил - я тебе амант и есть.
На сей раз она не испугалась, а просто возмутилась:
- Да как же можно не понять, господин мой? Ты меня просто трахаешь за бусы ракушечные, за монетки зелененые. И вся недолга.
Так с ним еще никто не разговаривал. Он покосился на Мади - та деликатно обсасывала рыбью косточку.
- Ну, со стеною ясно, - сказал он, протягивая Махиде чашу за второй порцией, - а какое вы-то имеете к нему отношение?
- А никакого, - удивилась Махида. - Разве я не говорила тебе, что мы состоим в подных у лесового аманта?
- Ага, припомнил, значит, вы вместе с ним лесу молитесь?
Девушки изумленно переглянулись.
- Лес - амантов вседержитель, - наставительно, как, наверное, поучала младшего братишку, проговорила Мади. - У нас каждый имеет своего бога, по вольному выбору.
От непомерного удивления он закрыл рот, не успев вынуть из него чашечку-хлебалку. Зубы лязгнули по костяной ручке.
- Во сдурел народ! А не жирно ли это будет - каждому по богу?
Подружки одинаково поджали губы.
- Да ладно обижаться-то! Я спрашиваю, потому как на нашей земле все по-иному.
Но рассказывать о своей земле - не хотелось - наговорился, напелся он за чужими столами, а сейчас вдруг ощутил блаженное довольство именно оттого, что сидел он господином, а два девичьих голоска журчали, услаждая его слух.
Вы давайте рассказывайте!
- У меня бог коровой, - сказала Махида, - я как по лесу иду - за корой приглядываю. Где трещина, дырочка - глину возьму, замажу. Зато всегда знаю, где коры гладкой, длинноленточной взять, хоть на лапотки, хоть на кольчугу, хоть двор оплести. А у Мади вон - пуховой, что птенцов новорожденных бережет. Ничего она с него не имеет, хотя каждый раз, в лес идючи, крошки со стола берет, чтоб возле гнезд рассыпать. Зато птиц в лесу - видимо-невидимо, потому как бог ее хорошо кормлен и оттого заботлив.
Харр хотел сказать, что птиц в лесу вдосталь, потому как пирлей этих приставучих - хоть сетью греби. Жирные. На таких пернатой твари откармливаться - лучше не надо.
Однако вспомнил про поджатые губки - промолчал.
- А ты сам-то, господин мой Гарпогар, какому богу молишься? - робко спросила-таки Мади.
- А никакому.
- Вот бедненький! - искренне вздохнула Махида.
Они, дуры-девки, еще жалеть его вздумали!
- Говорю ж я вам, в нашей земле все по-умному. Молятся те, кому положено, - солнцезаконники называются. Просят солнце не уходить за край земли... Да только зря глотки надрывают. А мы, люд простой, только радуемся ему, красному, добрым словом поминаем.
Махида слушала, только головой покачивала, точно он байку плел; Мади же впитывала его россказни
