Такие, как он, могут с любовью в сердце довести владычицу своих помыслов до могилы, а потом вдохновенно оплакивать ее смерть всю свою жизнь, делая из этого увлекательного занятия роскошное представление одного актера. А у герцога есть для этого все необходимые атрибуты: часовня, портрет на алтаре под балдахином, ларец из-под подвесок, письма… Так что надо быть готовым ко всему.
Надо как-то объяснить это кардиналу.
– Но что, если… если он все-таки будет упорствовать?
– Если будет упорствовать? – переспросил кардинал. – Это маловероятно.
– Это возможно, – вложила я всю возможную убежденность в два слова.
– Если он будет упорствовать… – кардинал опустил веки и полностью ушел в себя. – Если он будет упорствовать, – еле шевельнул он губами, – то я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.
А вот это классический пример намека.
Ты думаешь, что поняла, кидаешься выполнять, а потом тебе говорят: извините, сударыня, мы имели в виду извержение Везувия.
– Если бы Ваше Высокопреосвященство соблаговолило привести исторические примеры таких событий, – сказала я, изучая завитые страусовые перья на своей шляпе, – я, возможно, разделила бы Вашу уверенность в будущем…
– Если так, слушайте, – небрежно ответил кардинал. – В одна тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, побуждаемый примерно такими же причинами, какие заставляют действовать герцога, собирался захватить Фландрию и Италию, чтобы сразу одновременно с двух сторон поразить Австрию – разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?
Исторические примеры вещь опасная, а счастье – штука переменчивая.
– Ваше Высокопреосвящество изволит говорить об ударе кинжалом на улице Ферронери?
– Именно так, – невозмутимо подтвердил кардинал.
Воистину, у меня не было интересней и опасней разговора за всю мою деятельность!
– Ваше Высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка наводит ужас на тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?
Человек, в отличие от бутылки с ядом, как орудие убийства неудобен тем, что дорожит своей жизнью и склонен к рассуждениям…
– Во все времена и во всех государствах, – немного нравоучительно начал кардинал, – в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как сделаться мучениками. Постойте, мне как раз пришло в голову, что именно теперь пуритане крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.
Золотые слова. Но они могут благополучно ненавидеть Бекингэма еще лет пятьдесят без особого ущерба для его здоровья. Пороху всегда нужна искра.
Его Высокопреосвященство до Ла-Рошели в Риме тоже звали не иначе как кардиналом еретиков за его дружелюбную политику по отношению к германским протестантским князьям.
– Так что же?
– А то, что в настоящую минуту, если бы удалось, например, найти женщину, молодую, красивую и ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу… Такая женщина легко может сыскаться: герцог – человек, имеющий репутацию ловеласа, и если он зажег многие сердца любовью своими клятвами в вечном постоянстве, то В то же время он возбудил и много ненависти своей постоянной неверностью.
Понятно, кому придется искрить. А вот интересно, в книге кардинала «Наставления христианина» есть параграф, где разъясняется, как надо лицу духовного звания наставлять христианку на соучастие в убийстве? Практика и теория так далеки…
– Конечно, – подтвердила я холодно, – такая женщина может сыскаться.
– Если это так, подобная женщина, вложив в руки какого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка, спасла бы Францию.
Его Высокопреосвященство откровенен как никогда.
– Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы, – напомнила я.
– А разве стали достоянием гласности имена сообщниц Равальяка или Жака Клемана? – улыбнулся кардинал.
– Нет, – согласилась я. – Потому, быть может, что они занимали слишком высокое положение, чтобы власти решились привлечь их к ответственности.
По слухам, бедный Генрих Четвертый так не хотел короновать свою жену и давать ей права регентства на случай его отсутствия. А когда все-таки короновал, то не прошло и двух дней, как его пырнули кинжалом.
– Ведь не для каждого сожгут палату суда, монсеньор, – добавила я.
– Так Вы думаете, что пожар палаты суда не был случайностью? – светским тоном спросил кардинал.
Да кто я такая, чтобы думать?
– Лично я, Ваше Высокопреосвященство, ничего не думаю, – твердо сказала я. – Я привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была мадемуазель де Монпансье или королевой Марией Медичи, то принимала бы меньше предосторожностей, чем принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.
– Вы правы, – согласился Ришелье. – Так чего же Вы хотели бы?
