Шеврикука, или Любовь к привидению

папки тесемки и был вынужден ловить документы, планировавшие на песчаный пол. Звали приватное привидение почтительно Епифан. На рожу Епифана, анфас и в профиль, Шеврикука взглянул мельком. А вот фотографии татуировок епишки Шеврикуке захотелось рассмотреть внимательнее. Плечи Епифана украшали голые бабы, но отчего-то - на лыжах и до бедер - в ватниках. В кружевной технике были исполнены изображения каких-то производственных сооружений, возможно плавильных печей. И охранял Епифана со спины злодейский молодец с кистенем в руке, по всему виду - разбойник из муромских лесов. Шеврикука, торопясь, стал листать бумаги с текстами (на одной из них объект именовался не Епифаном, а Герасимом), но в дверь забарабанили. Папка полезла под ремень, Шеврикука открыл дверь и, отстраняя торопыгу-купальщика рукой и словами: 'Пардон, пардон, пардон!' поспешил к Дуняше-Невзоре. Но прежде чем он достиг Дуняши, на асфальтовой тропинке он столкнулся с Увекой Увечной, или Веккой Вечной. Он бы пронесся мимо нее, если бы она сама не остановила его, произнеся нежно-томно: 'Ах, Шеврикука, милый... милый... Куда же вы несетесь, несносный?..' - и этак деликатно, явно не для пожатия, протянула ему руку, ладонью вниз, что Шеврикука се сгоряча расцеловал, но тут же и пробормотал: 'С вашего позволения'. В недавно виденном фильме влюбленному офицеру напомнили о том, что прилично целовать руки только замужних дам. Сейчас же офицер с дамами выбыли из головы Шеврикуки. Он сообразил, почему сам не остановился. Он несся и успел подумать: 'Надо же! И Лайзы Миннелли тут даже разгуливают...' Подумал с удивлением и иронией. Понятно, что натуральная дочка Джуди Гарленд в Останкине, на лыжной базе, в Лавандовом саду разгуливать никак не могла. Разгуливало подражание ей. А подражание чаще всего вызывает у нас улыбку. Или ехидство иронии. Но Векка-Увека, пожалуй, не заслуживала ехидства или язвительности. Совсем недурно выглядела барышня. В Ботаническом саду, под маньчжурским орехом она имела короткий, прямой нос, ныне же он, видоизменившийся, набухший сливой, забавный, ее не портил. И прелестной стала удлинившаяся шея в вырезе летней блузки. А наивные, удивляющиеся миру глазища! А, извините, пупок в свободном пространстве между блузкой и пуговицей юбки ('неприкрытая реальность', как написала бы моя жена в журнале мод)! А новая пластика Векки-Увеки, готовность ее рук, шеи, плеч, возможно, и пупка ('Не знаю, не видел, - признался себе Шеврикука, - как обстоит у Миннелли...'), но уж и ног и бедер сотворить такой танец, от какого бы прекратилось движение в Лавандовом саду. Так, вспомнил Шеврикука. Сегодня бабка Староханова посчитала нужным сообщить, как о случае радостном ('наша-то лучше Лизаветы той, ножки-то...'), об увлечении Векки-Увеки Лайзой Миннелли. У каждого из осведомленных свои водопроводы знания. Что же еще кольнуло нынче Шеврикуку там, наверху, в словах Гори Бойса? Что-то насторожило его. Что? Надо будет вспомнить. 'Потом вспомню, - пообещал себе Шеврикука. - Горя Бойс, Горя Бойс, что же он сказал и что я забыл?..' - А я издалека вас видел, - сказал Шеврикука. - Вы вели с кем-то светский разговор. Может, вы и теперь спешили к разговору, что же было вас задерживать? - Ох, лукавый Шеврикука! - погрозила ему Увека пальчиком. - Какие у меня могут быть еще разговоры и дела, если вы здесь? Как и прежде, я хочу быть помощницей в ваших делах. Возможно, вы завтра будете рисковать и можете погибнуть. Вам нужны помощники. У вас никого нет. Вы одиноки. - Все это трогательно,- нахмурился Шеврикука. - Но давайте не будем говорить о гибелях и одиночестве. - Вы мне не доверяете, - опустила голову Увека. - Я вас сегодня рассмешила... - Чем же? - удивился Шеврикука. - А-а-а... Этим... Нет, нисколько... И мне вообще симпатичны женщины с забавиной... А к увлечению яркостью я отношусь с пониманием. И возраст у вас юный, впечатлительный... Главное, не обезьянничать... Две-три подробности, ну четыре... А так носить все свое. И на себе, и в себе... Вы от своего куньего хвоста небось не отказались? - Какого хвоста? Какого куньего хвоста? - заговорила Векка- Увека будто в испуге, глазища вытаращила и явно готова была сбежать от собеседника. Что вы, Шеврикука, помилуйте! Что же вы обо мне думаете? - Но я... - Шеврикука смутился. Действительно, получилась неловкость. Из слов недоброжелательниц Увеки, Шеврикукой слышанных, выходило: в мещанские привидения тридцать шестой сотни она пробилась из кикимор, но и пробившись, могла являться лишь тенью, скрюченной тенью, с горбом и в чепце, сбитом на ухо. И все же она сумела преобразоваться и добыла на это права осуществления. В рассказах о бесстыдствах Увеки, ее распутствах и авантюрных вывертах упоминался и куний хвост. Будто бы Увека была одной из тех, кто на гаданиях, оборачиваясь к бане голой задницей, просил протянуть по ней куньим хвостом и, уверив себя, что почувствовал мохнатое, ожидал богатства и фавора. И выходило так, словно бы Увека и впрямь жила под опекой куньего хвоста. Но стоило ли упоминать куний хвост в связи с новыми преобразованиями Увеки-Векки? А может быть, именно и стоило, решил Шеврикука. - Словом, извините, - сказал Шеврикука. - Вы ходили к маньчжурскому ореху, как мы договаривались? - Вот! Наконец-то! - обрадовалась Увека и отняла руки от лица. - Я уж думала, что вы пошутили со мной и забыли. Да, ходила. - И познакомились? - И познакомилась. - И что? - А вот они отчего-то велели мне обо всем молчать и дело иметь исключительно с ними. - Уже не промолчали. - Об этом-то условии я как раз должна была вас информировать. И они просили передать: вам они благодарны. - Ну и замечательно. Вы-то не жалеете, что вышли на Отродий? - Нисколько! Напротив! - Рад, что хоть в чем-то оказался вам полезен. И вовсе не нужно вам оберегать меня от моих злосчастий. - В моих чувствах к вам перемены нет, - сказала Увека. - А вы не можете отнестись ко мне всерьез. Более навязываться к вам в помощники я не стану. Она повернулась, готовая бежать, на этот случай не пожаловав Шеврикуку к руке, но тут же и охнула: - Совсем забыла! Ведь мне велели передать вам... - Велено под маньчжурским орехом? - Да, да! И там! Увека подала Шеврикуке соску для умиротворений и ложных удовольствий младенцев. Но Шеврикука тут же понял, что это не соска, а резиновая затычка, с колечком, для запирания чего-то. - Зачем это? - Ухо закрыть! Правое ухо! Они так и сказали: только правое! А не левое! заторопилась Увека. - Ни в коем случае не левое. Когда спуститесь в помещение, куда вам не нужно спускаться, завтра или послезавтра, вам лучше знать, заткните правое ухо! Запомнили? - Запомнил... - Ну, я побежала. Я буду волноваться за вас! - Спасибо... - пробормотал Шеврикука. Он не стал сообщать Увеке, что затыкать ничего не будет; коли бы имели Отродья соображения, они бы передали их с Бордюром, а не опустились бы до поручений поддельной Лайзе Миннелли. Над ним изволили шутить шутки. Шеврикука пожелал вышвырнуть соску-затычку. Но сунул ее в карман. А бежала Векка-Увека красиво. И не топорщился под се лаконичной юбкой куний хвост. По слабости натуры Шеврикука стоял минуты три и следил за пластикой движений недавней кикиморы, недавней скрюченной тени, недавней застенчивой барышни, лишь когда кавалер обнял динамичную простушку с метровыми ресницами, Шеврикука стыдливым скромником опустил глаза. Разглядывать кавалера не стал. А зря. Но не мог же, скажем, погонщик амазонского змея Анаконды Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, преподносить гвоздики интересной даме в Лавандовом саду. Однако знал ли он, Шеврикука, как следует Сергея Андреевича? То-то и оно... Но нужен ли был теперь Увеке Крейсер Грозный? А Дуняша-Невзора все угощала своих любимцев. Шеврикука приблизился к Лужайке Отдохновений. - Привет, - сказал он. - Чем ты их тут кормишь? И что - это одни лишь бегемотики? - А-а-а, это ты, Шеврикука. - Дуняша даже не обернулась. - Намиловался с мордашкой-то прелестной, с нашей Лизаветой Кикиморовной? А? Поласкала она небось твое самолюбие. А ты уж и раскис! Из-за твоего незнания света получишь ты с Увекой затруднительные состояния. - Ладно, - сказал Шеврикука. - Я спросил: это одни лишь бегемотики? - Нет, - сказала Дуняша. - Есть и другие мелкие епишки. Которые не злые и не наглые. - И кто из них Епифан-Герасим? Теперь Дуняша обернулась. Минуты две молча смотрела на Шеврикуку. - Значит, ты желаешь выйти на Афанасия Макаровича Бушмелева? - Дуняша глядела на Шеврикуку прищурившись, то ли сердито, то ли с интересом, в надежде распознать в сегодняшнем Шеврикуке нечто путное и, уж во всяком случае, - для нее и для ее госпожи - не совсем бесполезное. - Не твое дело. Скажи лучше, кто из них Епифан-Герасим? - Никто. А Герасима здесь нет. Он на спортивной площадке. - Там же громилы! - удивился Шеврикука. - Не с этими же малышами ему играть в горелки и в ручеек. Кроме того, там есть особы женского пола. Сразу туда пойдешь? Или тут постоишь чуть-чуть? - Здесь постою, - сказал Шеврикука. - То-то я смотрю, никто из твоих не соответствует его фотографии. А потом - у него татуировки... - Татуировки и у наших есть. Только ты их не разглядишь... Ну, комарье, ну, деловые! Ну, налетай!.. У одного на спине с переходом на ноги наколота конституция... То ли Монако, то ли Иордании, то ли Литвы... На ихнем языке... Я сквозь лупу увидела ихнюю восьмую статью... Из кисета, вышитого по канве несомненно самой Дуняшей, она стала бросать в бетонные лотки ячменные зерна, крошки мускатного ореха и толченой пробки. В фаворе у Дуняши - и давно - были наиболее добродушные или, можно сказать, наиболее безобидные и вызывающие хоть малое сострадание личности из Приватных привидений. Как известно, Приватные привидения (по вызову и по назначению) были необходимыми персонажами кошмаров, раскаяний, страхов, тоски (не приватным ли привидением Шеврикука являлся в Гатчину Иллариону по вызову или по чьему-то назначению?), галлюцинаций,