приступов белой горячки (епишки, бегемотики) и прочего. Когда в Доме Привидений и Призраков заколобродило, недра стали трястись, именно Приватные привидения повели себя скандальнее прочих, большинство этих прыщей проявили себя наглецами и дуроломами. Их урезонили, сбили в кучу, приставили к ним смотрителей с кнутами и щупами. Но вот теперь посчитали возможным наиболее присмиревших, добродетельных и наверняка усердных в служебных бдениях поощрить удовольствиями в Лавандовом саду, зерном и крошками из кисета Дуняши-Невзоры. Или даже позволили погонять мячи. - Бинокль пускали в дело? - спросил Шеврикука. - Тебе-то какие заботы? - сказала Дуняша и одарила зерном епишку, похожего на крохотного зеленого бельчонка. - А вдруг биноклю мои руки нужны... - Учтем!.. Кушай, Петюля, кушай... - Ничего себе Петюля! - Этот Петюля, между прочим, приятель Епифана-Герасима. А Герасим, может, тебя к себе и вовсе не подпустит. Он капризный. - Посмотрим... Обойдемся и без Герасима... - сказал Шеврикука. - Капризный и злой. И заспанный. Как заели Бушмелева и отринули, был без дела. Каково столько лет бездельничать? Существовать без надобности. - А сейчас он при надобности? - Не знаю, - сказала Дуняша. - Захочешь - узнаешь. - А где наша затворница? - спросил Шеврикука. - Отчего, если на нее наложен домашний арест, ее нет дома? Или хотя бы здесь? - Тише, тише! Давай на секунду отойдем от вольера... Нет, они без вреда, но все же... Плохо, Шеврикука! Все очень плохо! Ей грозит... И она содержится теперь... Не могу... Если есть желание, приходи завтра в это же время сюда. Я сумею провести тебя к ней. Времени мало, и ничто не может ей помочь... Придешь? Тут большой риск... Но... И бинокль я тебе добуду... Придешь? - Приду, - сказал Шеврикука. - Вот и хорошо! И спасибо! А уж Гликерия-то как тебе обрадуется! - И Дуняша прижалась к Шеврикуке, голову уткнула ему в грудь. Потом резко отстранила его от себя, сказала: - Иди, куда собирался! Да, возьми-ка с собой Петюлю, может, тебе в его присутствии удастся поговорить с Герасимом доверительнее. То есть вообще поговорить. Она поспешила к перильцам вольера, изловила в бетонном лотке зеленого бельчонка, оглядела Шеврикуку, расстроилась: - Ба, да у тебя просторного кармана нет. Я посажу Петюлю в кисет, только посматривай, чтоб он не задохнулся и не зашибся. Да, еще. Ты, если выйдет, пригласи Герасима с Петюлей в трактир и угости их... - 'Тамбовской губернской', - подсказал Шеврикука. - Ну, можешь и 'Тамбовской'... - удивилась Дуняша. - Откуда ты знаешь? - Да так, - сказал Шеврикука. - Догадался. - Петюлю не напои! Капельку ему! Иди, иди. 'Иду, иду. С мальчиком-с-пальчик в кисете', - заулыбался Шеврикука. Но улыбка его моментально погасла. Опять подступила тоска. Гнетущая, неодолимая. Теперь Шеврикуке казалось, что тоска впилась в него в мгновения Дуняшиных прощальных прикосновений. 'На Острове Тоски...' От кого-то он слышал: 'Я подвергался даже меланхолии оттого, что не имел средства и удобства, чтобы употреблен быть в войне или в каком-либо отличном поручении'. От Иллариона? Нет, кажется, не от Иллариона. Какой войны, какого отличного поручения недоставало сейчас Иллариону? И ему, Шеврикуке? Нет, его тоска имела иные причины. И он знал какие.
66
Епишки, к каким, по мнению Дуняши, мог прибиться сегодня Епифан-Герасим, с криками, воплями, с потасовками и бузотней на вытоптанном, без единой травинки, поле гоняли мяч. По всей вероятности и если применить теорию аналогий, игра их исходила из положений европейского регби. Во всяком случае, мяч они гоняли, подхватывали, швыряли, отправляли свечой в небо дынеобразный. Шлемы с решетками скрывали лица, но Шеврикука быстро углядел физиономию с фотографии из личного дела среди зрителей. Вернее, в числе зрителей. Епифан-Герасим стоял в одиночестве, прислонившись к стволу молоденькой липы, глазел на игру, выражался и лузгал тыквенные семечки из аптечной упаковки. Был он здоровенный детина, средних лет, кучерявый блондин, при усах и бороде, в коричневом армяке, полосатых холщовых штанах, юфтевых сапогах. Головной убор имел заслуженный, помятый перед его превратился в козырек и сделал шляпу (под цилиндр) похожей на картуз. 'Вредный мужик! - сообразил Шеврикука. - И нос у него самый вздорный'. И как мог такой здоровенный и вредный мужик вмещаться в кошмары, сны и галлюцинации Бушмелева? А вмещался. Но тесно, наверное, ему было и гнусно. И наверное, он корежил, в сердцах, и так кореженые кошмары и сны. Отчего-то расхотелось Шеврикуке пить в трактире с Епифаном-Герасимом 'Тамбовскую губернскую'... Однако Шеврикука подошел к епишке изверга Бушмелева. - Привет, Епифан, - сказал Шеврикука. - Или Герасим. - Ну Герасим, - прорычал детина. - И что дальше. Ты кто? - Шеврикука. - Шеврикука протянул детине руку, тот взглянул на нее, сунул в пасть тыквенную семечку и отвернулся. - Экий ты, Герасим, неучтивый, - вздохнул Шеврикука. - Ты куда, Шеврикука, шел? - спросил епишка. - А в обжорный трактир, колбасы похлебать, - сказал Шеврикука. - Ну вот туда и топай, хрен учтивый! - распорядился Епифан- Герасим. - Не засти глядеть бойцов. 'И потопаю. Подальше', - подумал Шеврикука, пошагал было от ристалища, но кисет, привязанный шнурком к его запястью, вразумительно задергался. - Вот с ним и потопаю, - сказал Шеврикука, расшнуровал кисет и поставил на левую ладонь зеленого бельчонка. - Петюля! - взревел Епифан-Герасим, бросился к Шеврикуке и рухнул перед ним и Петюлей на колени. - Петюля! А зеленый бельчонок, вереща нечто, стал отплясывать в радости на ладони Шеврикуки. Свирепый приватный истязатель злодея- Бушмелева (хотя истязатель ли? может, потатчик тайным грехам злодея?), разбойник из муромских лесов, замоскворецкий кулачный боец, выходивший в стенке на купца Калашникова, преобразовался, сделался ребенком, какому показали давно не виданный гостинец, он вскочил, слезы вытирал, коленца камаринского выделывал и повторял: - Петюля! Петюля! Петюля! Умиляться встречей приятелей Шеврикуке надоело. - Ладно, мы идем в трактир. - И я! Можно, и я с вами? - взмолился Епифан-Герасим. - Возьмите меня! - Если Петюля соизволит, - была резолюция Шеврикуки. Бельчонок закивал, соизволяя. Шеврикука предложил Приватным привидениям самим выбрать трактир, наиболее подходящий их традициям, вкусам, кулинарным легендам, специфическим особенностям желудков, желудочных соков, отрыжек и прочему. Сам же он был готов отпробовать все местное. Был назван трактир 'Гуадалканал'. По дороге в 'Гуадалканал' Епифан-Герасим стал жаться, сожалеть о том, что с довольствием у него туго и неясно - какая у него теперь выслуга дет, учитывать ли вынужденное в связи с выходом из строя организма воспринимающего объекта, Бушмелева, безделье или нет, какие могут быть льготы и т. д. - никак не могут решить, и он ходит с грошами в кошельке. Шеврикука понял, что среди всего прочего Епифан-Герасим - жмот и любит прибедняться. Петюля тоже обнаружил, видимо, что его карманы пусты, но так и не смог прервать речи своего почитателя. Помолчав, Шеврикука заявил, что с довольствием у него - дела сносные, что это он ведет их в трактир, а не они его и пора прекратить песнопения. Название трактира подсказывало Шеврикуке мысли о том, что основу меню составят там блюда американской и японской кухонь, а может быть, и кухонь других стран Тихоокеанского бассейна, так или иначе вовлеченных в театр военных действий. На полках за трактирщиком он обнаружил банки американской тушенки и ветчины выпуска сорок четвертого года, пористый шоколад и японские сушеные кальмары. Но это, выяснилось, был как бы трактирный музей. В меню же предлагались два коктейля: 'Перл-Харбор' и 'Хиросима-Нагасаки', по цене примерно равные. Их Шеврикука посчитал нужным опробовать на десерт. Основными же блюдами трактира были - солянка сборная, расстегаи с куропаткой и жульен из маслят. Их сотрапезники Шеврикуки и согласились принять во внимание. - А что пить будем? - поинтересовался щедрый Шеврикука. - Может, закажем бутылку 'Тамбовской губернской'? И Шеврикука уставился на Епифана-Герасима. - Да ну! - поморщился тот. - Зачем эту-то дрянь? Но тут же он и смутился, вспомнив, видимо, о неясностях с довольствием. А у Шеврикуки полегчало на душе. - Ну а что, отчего же и не 'Тамбовскую'? - пропищал Петюля, скорее всего желая угодить вкусу Шеврикуки. - А ты-то что! - рассмеялся Епифан-Герасим. - Тоже мне пивец! Тебе если нальют, то капельку от капельки. Не напаивай его, Шеврикука. - Полагаю, что Петюля, - произнес Шеврикука, - знает свою дозу и сознает свое положение в обществе. Пока же сам Шеврикука пожелал осознать свое положение в обществе хозяев и посетителей трактира. И его карманы были пусты. Ну не совсем, но пусты. Он полагал, что как-нибудь вывернется. И хотел поставить некий опыт. - Кроме 'Тамбовской', - сказал трактирщик, - я предложу вам двойной 'Шеврикукс'. - Чего? - спросил Шеврикука. - Вы забыли. А пользуется спросом. - Валяй. Исключительно с хреном. Поверху. И без содовой. - А как же! Самарский хрен вас устроит? - Что же может быть крепче самарского хрена? - воскликнул Шеврикука. - В особенности из деревни Обшаровка Безенчукской волости! - Справедливо изволили заметить! - испуганно сказал трактирщик и пропал. Но потом появился. А Епифан- Герасим упросил Шеврикуку заказать сухое блюдце и у фиолетового окоема посудины усадил Петюлю. Шеврикука же укорял себя: ведь мог (было время) вызнать у Дуняши, чей этот Петюля Приватный и отчего у него в приятелях громила Епифан-Герасим. - Был Продольный, - сказал трактирщик таинственно. - Кто? - Ну, может, не Продольный... - опять испугался трактирщик. - Может быть, Стыркин. - Какой еще Стыркин? - Нет-нет. Продольный, точно, Продольный, - сказал трактирщик. - Такой - с чубом, в тельняшке, обмотан пулеметными лентами. Искал каких-то Отродий... И вас... - Не нашел? - спросил Шеврикука. - Не нашел! -
