Шеврикука, или Любовь к привидению

регистратора итоговые отметины уже прошедших увещеваний. Таблица была расчерчена на клеточки, и в них словно бы играли в 'морской бой' или в 'нолики и крестики'. Среди ноликов сегодня имелись два фиолетовых креста. 'Стало быть, и третьего не миновать', - подумал Шеврикука. - Шеврикука! - окликнули его из коридора. Шеврикука взглянул на помощника-регистратора, тот не произнес ни слова, должно быть, окликавший Шеврикуку был достоин почтительного отношения. Окликал Шеврикуку полнощекий господин, радикально остриженный, будто был арестант или персонаж жизнеописаний Светония. О Светонии Шеврикука вспомнил и потому, что господин был в сандалиях на босу ногу, с плеч же его спадала пурпурная тога с малиновым окаемом. 'Какой-то римский день, - озадачился Шеврикука. - То Колизей с гладиаторами прибыл в голову, теперь тога и сандалии. К чему бы это?' Когда было дозволено домовым свободное, в телесном виде, посещение людей, бдящие чины именно из здешнего их Обиталища предлагали тут же ввести единообразные одеяния, дабы они напоминали о соблюдении всеми обязанностей сословия, а надзирающие службы отчетливее могли бы углядывать действия, огорчающие параграфы, и нравственные несовершенства. Но ветры свобод не напрасно веяли. Вольности нельзя было уже укоротить и упихать в униформу. Конечно, рекомендовали одеваться без вызова, без претензий и чудачеств. Но кому в Москве могло бы прийти в голову посчитать чудачеством пурпурную тогу и сандалии из дорогой кожи? 'Это же Концебалов! - сообразил Шеврикука. - Он же Брожило!' Он подошел к Концебалову. Поздоровались. Концебалов-Брожило был и впрямь весомый сановник, много мелких и расторопных дрожало при его окриках, один из этих мелких наверняка был облагодетельствован должностью сандальничего и в полночь отскребал Концебалову пятки. - Удивительно! Иду и вижу, Шеврикука прогуливается! - Концебалов будто бы не мог поверить в подарок судьбы. - Да... - глубокомысленно протянул Шеврикука. - Прогуливаемся... - Дела привели сюда? - Да... И дела... - А я ведь на днях вспоминал о вас, - сказал Концебалов. - Вы мне нужны. Пройдемте-ка отсюда чуть подалее. Шеврикука обернулся: не подоспела ли его очередь? И тут же усмехнулся: о чем беспокоиться! Позовут. Добудут. В очереди казусы не случаются. - Вот, - отозвался Концебалов. - Здесь в камнях щелей нет. Проверено. Вы, Шеврикука, мне нужны Если бы я сейчас на вас не наткнулся, я бы вас разыскал. - И чем же я могу быть вам полезен? - Совершить одно... Или, скажем, исполнить одно поручение. Деликатное. И рискованное. Конечно, есть и другие способные. Но я вспомнил о вас. - Мы с вами годы не виделись, - сказал Шеврикука. - Помнится, тогу и сандалии вы не носили. - В доме, где я теперь, - разъяснил Концебалов, - всегда с вниманием и уважением относились к римскому праву. Гордость отзвенела в словах Концебалова. Дом этот Шеврикука, естественно, знал. Стоял он в версте от Обиталища Чинов. А то и ближе. По причине государственного предназначения там должны были бы заглядывать в римское право. Но всегда ли заглядывали с вниманием и уважением? - С домом дело никак не связано, - быстро заговорил Концебалов. - Оно мое, и ничье более. И я могу просить вас лишь о любезности. Вы проворный и проникающий... Я помню. - За годы наших невстреч я изменился, - сказал Шеврикука. - Не слишком, - возразил Концебалов. - Я наводил справки. - Вы могли поверить ложным сведениям. Но дело и не в моих нынешних свойствах. Я не способен сейчас содействовать вам или кому-либо. Я занят. В занятиях моих наросли осложнения. И это не ракушки на днищах кораблей. Ко всему прочему, возможно, и в Белом городе, и здесь, в Великом Посаде, известно, что происходит за Крестовской заставой, у нас в Останкине. Вот-вот гром грянет. - Нам известно! - махнул рукой Концебалов. - Уж кто-кто, а мы-то знаем! 'Вы-то знаете! - согласился Шеврикука. - Но вас-то в Останкине нет!' - К тому же, когда гремит гром, - сказал Концебалов, - не всегда проливается дождь. И уж тем более что-то сжигает молния. Не всегда... И здесь не дремлют. Вас ведь тоже небось вызвали сегодня в говорильню об Отродьях? - Не совсем, - замялся Шеврикука. Добавил: - И еще над Останкином завис Пузырь. - Знаю! И про Пузырь знают! За ним наблюдают. Пусть себе висит и висит! Обнаженная рука Концебалова была по-приятельски возложена на плечо Шеврикуки. - Все это, уважаемый коллега, - и Отродья, и Пузырь, и всякие занятия - никак не могут помешать вам быть милосердным. Это дело моих душевных тонкостей, хрупко-интимное. Хотя отчасти и авантюрное. И вы не беспокойтесь. Без вознаграждения не останетесь. Или без вывода. Помните, при императрице Екатерине Великой гонорар именовали выводом. - При чем тут вывод! - как бы возмутился Шеврикука. - Да, да, не беспокойтесь! Вывод обязателен. Каким ему быть, определять вам. Я, конечно, не калмыцкий президент и не фонд Сороса, но... - Нет, извините, не могу, - решительно заявил Шеврикука. - Будет огонь и лед. Будет опасно. Будет жутко. Но ведь это вам по нраву. Вам, Шеврикука, придется выйти на Лихорадки. Только и всего. - Я что - идиот? Или - удрученный? Выходить на Лихорадки! Да хоть бы на одну из них! Нет! Извините! Ощутив пробуждение интереса, возникшее в Шеврикуке, Концебалов снял приятельскую руку с плеча собеседника и заговорил шепотом убежденного в своей исторической правоте пропагандиста: - Нужно. Нужно. И будет что вспомнить. Мне ли вам повествовать о Лихорадках. Словно вы с ними не сталкивались! Нужно вернуть одну. Ну, скажем, коллекцию. И уж если вы так нервны или заняты, ограничьте хлопоты одной из Лихорадок. Для начала. А там посмотрите... 'Какой именно одной? Может, Зуботрясной? Или Кишечной?' - чуть было не спросил Шеврикука. Но произнес, отворяя врата твердыни: - И взялся бы. А не выйдет. - Я ведь долго служил в доме Тутомлиных на Покровке, - сказал Концебалов. - Хорошо знаю Гликерию Андреевну и некоторые ее обстоятельства. - Вот как... - сказал Шеврикука. Ему бы сразу вытребовать у нанимателя намек, что же такое интригующе-примечательное или полезно- подстерегающее сможет Концебалов сообщить ему в обмен на услугу, даже и не в обмен, а в доклад к выводу, или чем он способен будет удручить ему, Шеврикуке, жизнь в случае его отказа. Но промолчал. - Да, служил, - протянул Концебалов. - И знаю... - Но вроде бы, - сказал Шеврикука, - там домовой - Пелагеич. - Пелагеич! - рассмеялся Концебалов. - Это теперь он в доме один. А в барскую пору нас было шестеро. Пелагеича мы обязаны были почитать. Но что он значил - зимняя полудохлая муха! - Я подумаю, - сказал Шеврикука. - В деле есть срочность! Срочность! - Сандалии китайгородского римлянина чуть ли не оторвались от ковровой дорожки. - Если есть срочность, вам следует сегодня же обмыслить иные способы разрешения забот. Перебрать колоду Других, как вы выразились, способных. - Концебалов! Брожило! А при нем и Шеврикука! И вы здесь! Шеврикука было обрадовался, что их с Концебаловым разговору случилась помеха, но нарушителем беседы оказался буян и мошенник Кышмаров, сытно служивший в домах с магазинами, трактирами, меблированными комнатами и углами любви. Нынче он имел вид замоскворецкого купца, способного возместить ущерб за побитие зеркал, кудри его были расчесаны на прямой пробор, золотая цепочка на брюхе свидетельствовала о том, что Кышмаров при швейцарских учетчиках времени, а сапоги радовали любителей балчугским скрипом и несокрушимым ароматом ваксы. - Хорош! - одобрил Концебалова Кышмаров. - Москва - Третий Рим! Или Первый? Во! Москва - Первый Рим! Патриций Концебалов-Брожило! Я же без зла! Я же шучу! Я бы на твоем месте вызвал сейчас рабов с носилками и заставил их нести меня в бани. Еще и зонтик кто-нибудь надо мной держал бы! А уж в баню были бы приглашены рабыни! Или мальчики? А? Мальчики? Концебалов тонкогубо поморщился. Кышмаров был ему не ровня. Но в ссоре с ним не возникло бы выгод. - Шеврикука! Вот уж кого давно не наблюдал! Шеврикука! Висит над вашим Останкином Пузырь? - Висит, - хмуро сказал Шеврикука. - И хорошо. Ты на него поглядывай. И своего не упусти. Но и про меня не забудь. - Ваши интересы внутри вас, - сказал Шеврикука. - Не торопись! - загундосил Кышмаров. - Не торопись, Шеврикука. За тобой должок. - Какой еще должок? - удивился Шеврикука. - А такой! Очень ягодный! Очень вкусный! Можно сказать, что карточный. А можно сказать, что бильярдный. Но не тот и не этот. А ты вроде бы и запамятовал? И я забыл. Но это из-за широты натуры. А теперь увидел тебя и вспомнил. Я великодушный, но люблю, когда все цифры сходятся. - Иные путают широту натуры с шириной штанов, - сказал Шеврикука. - А никакого должка вам за мной не числится. - Не раздражай и не зли! Я ведь могу и счетчик включить, хотя это и дурной тон. Я ведь дотянусь, куда хочешь и до кого хочешь. Я загляну к тебе в Останкино. Или пришли сорванцов, каких следует. Пока Пузырь висит. Я объявил. Понял? - Концебалов, он воспитанный, - сказал Шеврикука. - Он может и не отвечать на ваши шутки о Первом Риме и банях. А я невоспитанный. Если вы вспомнили о каком-то должке, то вспомните и еще о чем-то. Возможно, Кышмаров вспомнил. Он заставил себя утихнуть и даже заулыбаться. - Да, да, эти коридоры не для подобных разговоров. В нашей неразберихе иногда ляпнешь что-либо, а потом сам не знаешь зачем. Хотя, конечно, должок был, был, но ладно, не надо о нем теперь. Вас тоже, что ли, вызвали на дискуссию о Неразберихе? - Какую дискуссию? - спросил Концебалов. - О какой Неразберихе? - Ну как же! О всеобщей Неразберихе И всеобщей Лихорадке. Создавать или не создавать. Безотлагательно или как. Управление Неразберихи и Лихорадки. Или Приказ с дьяками. Или Комиссию. Или Фронт. Или Окоп. Или Летучую эскадрилью. А я полагаю, при всеобщих Неразберихе и Лихорадке возможен и Самозванец. И будто Кышмарова объял страх. - И Лихорадки? - В голосе