личность... Но ведь кто-то непременно рванется в Самозванцы. - Может быть, - согласился Шеврикука. - Но не я. - Вы имели разговор с неким Концебаловым, желающим ощутить себя всадником-оптиматом с полномочиями и колесницей? Теперь помрачнел Шеврикука: - Да, имел. Но почему какие-то частные мои беседы должны интересовать вас? - Нас интересуют Лихорадки и Блуждающий Нерв. - Я не дал согласия выполнить просьбу Концебалова. - Но вам знакомы Лихорадки и Блуждающий Нерв... - Давно держусь подалее от них. - Видите ли... Опять же мы можем лишь просить вас... - Что вам так дались Лихорадки-то? - Их ведь немало. И они разные... - Изначально завелось двенадцать больших Лихорадок, - согласился Шеврикука. - По одному списку - Гнетея, Трясея, Скорчея, Знобея и прочие. По другому списку - Озноба, Ражога, Зевота, Блевота, Костоломка, Вазья Дорька, ну и так далее. Позже они, конечно, получили более надменные и научные имена. Потом к ним добавились и иные. - Среди тех, что добавились в последние десятилетия, некоторые имеют отношение не только к людям, но и к нам... - У вас с ними затруднения? - спросил Шеврикука. - Пожалуй, да... - кивнул Бордюр. После этих слов лицо собеседника Шеврикуки стало корежить, будто некие молнии принялись терзать кожу (или оболочку?) Бордюра, а тело его затрясло. И так продолжалось с полминуты. 'Эко его прихватило!' - удивился Шеврикука. Бордюр стоял удрученный, молчал, будто боялся заговорить, в ожидании более жестоких сокрушений и трясок. - Извините, - все же произнес он. Корежить его снова не стало, и он продолжил, но осторожно, как бы имея в виду невидимых и, возможно, далеких недоброжелателей. - Вы, наверное, слышали о болезнях компьютеров, о вирусах, эпидемиях и прочем... - Слышал. - Стало быть, можете предположить, пусть и приблизительно, пусть и в примитивном варианте, я нисколько не хочу обидеть вас, но это так, что я имею в виду... - Могу. - Ну и?.. - Бордюр смотрел на Шеврикуку искательно. - Нет, - сказал Шеврикука твердо, так, чтобы Бордюр и все, кто стояли за ним, почувствовали эту твердость. - К Лихорадкам я соваться не буду. - Ну что ж, ну что ж, - посуровел Бордюр. - Мы, конечно, и сами сумеем устранить помехи и затруднения. А на вас мы смотрели как на некую несущественную частность. - И правильно делали. От моего проникновения к Лихорадкам никакого толка не вышло бы, - как бы желая смягчить Бордюра, произнес Шеврикука. Подалее от них, подалее! - Полагаю, что они сами к вам приблизятся, - сказал Бордюр. - И очень скоро. И полагаю, что они явятся к Пузырю. И Лихорадки. Я имею в виду, конечно, не Ознобу с Вазьей Дорькой. И Лихорадки. И Блуждающий Нерв. - Зачем им Пузырь-то? - обеспокоился Шеврикука. - А там и откроется, - пообещал Бордюр. Шеврикука ощутил, что собеседованию наступает конец. - Значит, мы договорились об одном, - сказал Бордюр. - Да, - согласился Шеврикука. - С привидениями и призраками я вас познакомлю. С кем и когда - вы решите сами. Впрочем, контакта на высоком уровне я вам не обещаю. С тем они и расстались. Бордюр уходил значительный, палку с набалдашником, инкрустированным янтарем, выбрасывал вперед движением богатого британца, отправившегося развлечься в клуб почитателей юридических казусов. Хотя в тот клуб вряд ли бы впустили личность в чесучовом костюме. Впрочем, может быть, впустили бы и в чесучовом... Опять Шеврикуке подавали знак. Возвращаться в Землескреб Шеврикука не спешил, присел на скамью невдалеке от детского пруда. Был бы курильщиком - задымил бы. Значит, у них затруднения. Экие приятельские отношения возникли вдруг между барином-начальником из летающего вагончика и мелким домовым, перебежчиком к тому же, каким его, несомненно, числили Отродья Башни. Или могли числить... Затруднения. Так, стало быть, ими, возможно, и объяснялось затишье в Останкине. Вот-вот Отродья намерены были открыть боевые действия, грозовые тучи набухали, производились и атаки с погромом музыкальной школы, и вдруг линия огня сама по себе как бы исчезла. Надолго ли? Вряд ли надолго. Шеврикука не сомневался в этом. Не сомневался и в том, что Отродья с компьютерными или какими там Лихорадками и вирусами разберутся и без его участия. Кстати, не прихворнул ли Б. Ш., Белый Шум, не оттого ли его заменили Тыслой и Потомком Мульду? Оплошным созданиям гуманитариев всякие Лихорадки и Блуждающие Нервы, видимо, были нипочем. Впрочем, что Белый Шум! В больших играх и затеях и он, как Шеврикука, наверняка был 'несущественной частностью'. Однако растерянность, а с ней и усталость порой и впрямь угадывались в словах и интонациях Бордюра. И разлегшийся на бульварах Пузырь их обеспокоил. Но может быть, проявления растерянности и усталости были показные, обманные, и предназначались они ему, Шеврикуке, для дальнейших толкований и рассмотрений. А потом и для ложных сведений. Но за кого сегодня держали его Отродья Башни? Теперь-то к нему приглядевшиеся. Причем, как и Увещеватель в Обиталище Чинов, Бордюр давал понять, что и они о всех подробностях жизни Шеврикуки осведомлены. К тому же сам себя Бордюр аттестовал проницательным. Пусть будет и проницательным. Ни слова при этом, отметил Шеврикука, ни слова не было произнесено о полуфабрикате Пэрсте-Капсуле, специалисте по катавасиям. И будто бы Отродий вовсе не занимала судьба (или простое движение) двух вешиц, переданных Пэрстом Шеврикуке. Подавай им, видите ли, привидения и призраки. Коли надо, подадим. Подадим. А к Пузырю, стало быть' скоро приблизятся Лихорадки и Блуждающий Нерв...
42
Флейтиста Садовникова не было дома, и Шеврикука посчитал возможным заглянуть в 'Словарь античности'. Так... всадники... в Древнем Риме... Ага... 'Второе после сенаторов сословие с имущественным цензом 400 тысяч сестерциев'... А сестерций? Это что еще за ценность? Оказалось, самая мелкая римская серебряная монета. Но и на четыреста тысяч мелких серебряных монет, наверно, можно было жить. Тем более что занимались всадники прежде всего крупной торговлей и откупом налогов с провинций. Эким дальновидным мечтателем проявлял себя нынче Концебалов-Брожило! А оптимат? Так, от слова 'лучший'. Но выходило, что оптиматами, самым знаменитым из них слыл Сулла, могли быть лишь сенаторы. Впрочем, что Концебалову правила и установления какого-то Древнего Рима с его жалкими семью холмами, у нас в Москве холмов торчало (когда-то) куда больше! Дерзай, дерзай, Концебалов-Брожило, в грядущем - Блистоний! А вот сведения об оболе Шеврикуку разочаровали. Или удивили. Эта греческая монета весила меньше грамма, чеканили ее из серебра или меди. Обол клали в рот умершим как плату перевозчику Харону при переправе в подземное царство Аида. Этакий символический денежный взнос. А кругляш, добытый Пэрстом-Капсулой и вправленный позже Гликерией в перстень, весил куда больше грамма и был (на вид) золотой. Но, впрочем, Петр Арсеньевич и не утверждал, что это именно обол, он говорил, что кругляш вроде бы обол, то есть пропуск куда-то или во что-то, нам неизвестное. Возможно, пока - неизвестное. Но не исключено, что это пропуск и в ловушку. 'Что это Дуняша не является за покровским биноклем?' - подумал Шеврикука. И он послал сигнал в сторону лыжной базы, предназначенный Дуняше-Невзоре. Ровный сигнал, сдержанный. Не было в нем волнения и призыва немедленно явиться. Просто Шеврикука напоминал о том, что согласился исполнить поручение Дуняши, а уж они там как хотят... Никакого ответа он не ощутил. 'Ну, их дело', - посчитал Шеврикука. Однако пришло к нему и чувство досады. Совсем, что ли, не заинтересованы в нем Дуняша и в особенности Гликерия? А хотя бы и совсем не заинтересованы! Что ему? Стало быть, пребывают в благополучии и нечего о них беспокоиться. Не следовало ему стараться и отправлять в розыскную экспедицию на Покровку Пэрста-Капсулу. Так досадовал Шеврикука на Дуняшу и Гликерию, а сам понимал, что готовит себя к завтрашнему походу под маньчжурский орех. Вечером в томлении, душевном и плотском, а потому и в рассеянности, Шеврикука бродил асфальтовыми тропами неподалеку от Землескреба и чуть было не столкнулся с правильным гражданином Радлугиным. Радлугин несся возбужденный, возможно, искал Шеврикуку с неизбывным желанием собеседования. Остановились. Поздоровались. И тут Радлугин смутился, будто забыл, о чем был намерен говорить. И все же начал: - А не кажется ли вам, уважаемый Игорь Константинович, что наш... этот... Пузырь - попечительский? 'Не кажется ли' было произнесено явно из деликатности, конечно, по понятиям Радлугина, уважаемый Игорь Константинович все до решающих тонкостей знал о Пузыре, и теперь Радлугин полагал, что и ему (и по заслугам) могли быть открыты хоть крохи большого знания. Пусть и намеками. - Да... Попечительский... - повторил Радлугин. - То есть? - Брови Шеврикуки строго и начальственно опустились. - Попечительский... Прислан и опущен с целью опекать Останкино. Кормить, снабжать, успокаивать умы, содержать в чистоте. А его хотят разделить. Или вовсе забрать от нас. Мы создали кружок... или сообщество... с самостоятельной программой... Мы уже послали манифесты и петиции в разные места... И в Страсбург, в Европарламент... О соблюдении прав потребителя и человека... Хотя бы на этот раз... И мы желали бы чуть-чуть, сколько дозволено, знать о Пузыре, чтобы выстроить план соучастия... - По-моему, вы еще не до конца разобрались с затмениями, - укоризненно произнес Шеврикука. - Да, да, но мы разбираемся и разберемся! Это тем более важно теперь, чтобы было учтено, если вдруг пойдет дележ Пузыря, кто и как вел себя во время затмения, а потому и доля каждому была бы определена по справедливости и гражданской ценности... - Давайте сегодня более не будем говорить о Пузыре, - указал Шеврикука. - Ах... что? - растерялся Радлугин. - Все. Я понял... Но еще об одном... Если у вас есть минута времени... Вы и вправду не в раздражении от того, что я и супруга решили перейти из государственной службы в коммерческую? Я в муках. Не
