– Взрывчатку получили, – ответила Аглая Петровна, – как же, конечно получили. Только недешево, Володечка, она обошлась нам.
– Ксения Николаевна! – воскликнул Володя.
– И она и Сашенька. Так что теперь твой Николай Евгеньевич осиротел. Один он.
– Фашисты убили?
– Якобы при попытке к бегству.
– Это точно, тетка?
– Точно, Володя.
Он был изжелта бледен, глаза его выражали горькое и мучительное недоумение. Аглая Петровна, рассказывая, все оглаживала его плечо ладонью. Вначале Устименко слушал тетку один, постепенно к диванчику подошли еще несколько раненых и больных. Когда Аглая Петровна рассказывала про Огурцова, Володя поежился. Все больше и больше делалось народу вокруг, в тишине Аглая Петровна рассказала и про то, как взорвано было казино, как хоронили гробы с кирпичами…
– Это в каком же городе? – спросил чей-то певучий тенорок.
– В городе, временно оккупированном войсками фашистов, – спокойно ответила Аглая Петровна, и чуть раскосые глаза ее твердо посмотрели на спрашивающего, твердо и немножко насмешливо – дескать, не спрашивай, юноша, чего не надо. И про приезд Дромадера она рассказала, и про массовые казни, и про то, как летят под откос поезда гитлеровцев.
– Значит, все едино, не придушить наш народишко? – спросил тот же голос, но сейчас он был исполнен восторженной радости. – Даже там, на той территории?
– Ни в коем случае, – произнесла Аглая и теперь уже ласково посмотрела на молоденького танкиста в тесной пижаме, который все пытался пробраться к ней поближе. – Нигде покорности фашисты не видят и не увидят никогда.
Стало вдруг душно; летчик Емельянов, оскальзываясь по паркету плохо подогнанным протезом, растворил окно. В апрельском, но еще морозном воздухе раздавались мирные звонки трамваев, сигналы автобусов, даже визг ребятишек, мчащихся на салазках с горы возле госпиталя, слышался здесь. Все задумались на короткое время, и в тишине Аглая Петровна попросила у кого-нибудь папироску. Десятки рук с коробками и портсигарами потянулись к ней. Володя удивился:
– Да ведь ты не куришь?
– И не курю, – подтвердила тетка. – Это так, для препровождения времени, как говорил дед Мефодий. – И похоже, очень похоже передразнила: Баловство!
Все молчали вокруг, только Москва спокойно дышала за окном.
– Вам бы доклад сделать о всем этом, – посоветовал скучный и всегда чем-то недовольный Сметанников из девятой палаты. – В конференц-зале для всего госпиталя.
Тетка ответила не сразу:
– Доклад – трудно. Я ведь не с чужих слов, самой досталось.
Твердые губы ее дрогнули, она крепко сжала Володино запястье и отвернулась. Устименко показал всем глазами, чтобы оставили их вдвоем. Теперь пришла очередь ему оглаживать Аглаю Петровну. Она молчала, только все вздрагивала и встряхивала маленькой своей гордой головой. Емельянов принес мензурку с валерьяновыми каплями, а погодя – кружку жидкого госпитального чаю. Аглая Петровна выпила и то и другое, усмехнулась и попросила, чтобы не судили ее строго, она ведь «псих» и лежит в нервном отделении. Впрочем, «накатывает» на нее редко, и направлена она сюда более «из чуткости», нежели но необходимости.
– Вам питаться надо без ограничений военного времени, – серьезно посоветовал летчик, – витамин 'С', сало – первое дело от всех нервных болезней. Вон вы худенькая какая!
– Сало, конечно, прекрасная штука, – задумчиво ответила Аглая Петровна. – Замечательная.
Но было видно, что думает она о другом, и Емельянов, вдруг сконфузившись, ушел.
– Так-то, Вова, – тихо сказала тетка. – Огорчила я тебя…
– Не те слова, – ответил он.
– Да, слова не те. Те слова, милый мой, и не отыщешь. Одно я только знаю: вот отправили меня самолетом, почти насильно, на Большую землю, а здесь мне труднее, чем там, неизмеримо труднее. Понимаешь меня?
Володя кивнул.
– Там я хоть в самой малой, капельной мере, но способствую делу освобождения, прости за высокий стиль, а здесь я иждивенец войны…
– Ты-то?
– Я-то.
– Тогда кто же я?
Она быстро к нему повернулась. Он смотрел на нее яростно-несчастным взглядом, и она внезапно поняла, что все ею рассказанное он воспринял как упрек своему смирению перед болезнью, а последняя ее фраза об иждивенцах войны совершенно доконала его.
– Володька! – тревожно воскликнула она.
– Что, тетечка? – спокойно спросил он. И Аглая Петровна с нежностью и болью почувствовала, что спорить с ним и возражать ему бессмысленно, как бессмысленно было бы спорить с ней, очутись она на его месте, или с его покойным отцом – Афанасием Петровичем, доживи он до нынешнего дня. Все то, что она
