рассказала нынче, было для него не просто повествованием о страшных судьбах людей в фашистской оккупации, а обвинением его в бездействии, в сдаче на милость объективных обстоятельств, в том, что он так бешено ненавидел, – в вялости души.
– Володя, – опять сказала она. – Володечка, я же прежде, чем разбудила тебя, с твоими докторами разговаривала. Ты болен, тебе и думать нечего…
Он внимательно и немножко грустно на нее смотрел.
– Уж и думать нечего! – с усмешкой возразил он. – Болезнь моя, тетечка, пустяковая, сама по себе пройдет…
– Но доктора…
– А я сам, кстати, тетечка, доктор, и не такой уж дурной…
– Выбрось из башки своей глупой…
– Не выброшу! – спокойно пообещал он.
Аглая Петровна сердито пожала плечами.
– А Иван Дмитриевич? – неожиданно спросил он. – Разве я не мог тогда его вытащить?
– Как это вытащить?
– Возле военкомата я его встретил, – сказал Володя. – Впрочем, ты не знаешь…
«И не узнаю никогда, – печально подумала Аглая Петровна. – Разве этот фрукт расскажет? Ничего я теперь не узнаю – глупая женщина!»
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– О всяком, – устало ответил он. – Кстати, тетечка, все эти размышления – чепуха. Вот Ганичев и Полунин размышляли насчет Жовтяка, а он в бургомистры вылез. Пакость это – размышления…
– Заносит тебя, мальчик, – с тихой улыбкой проговорила Аглая, – и круто заносит…
Сунув кисти рук в широкие рукава халата, она поднялась, Володя пошел провожать ее в третий корпус, где было нервное отделение. В госпитальном дворе было скользко и темно, в далеком небе над Москвой ярко горели звезды, оттуда доносился покойный звук истребителей, охраняющих столицу. Чтобы Аглая Петровна не упала, Володя крепко и бережно взял ее под руку, она вдруг, словно сама удивившись, призналась:
– Соскучилась я по тебе, дурачок.
– Ну да?
– А ты-то про меня хоть вспоминал?
– Конечно, – сказал Володя. – Разве тебя можно не вспоминать? Ты одна такая тетка на всем земном шаре.
И спросил быстро:
– От рыжей ничего не получала?
– Одно письмо вот теперь получила, после всех приключений, но только совсем старое, августовское еще. Вместе получила с твоими двумя. И от Родиона получила.
Володя молчал.
– Родион воюет, насколько я поняла, командует дивизионом, – сказала Аглая Петровна и подождала: ведь должен же он был спросить, что пишет Варвара. Но он не спрашивал. И Аглая добавила: – Жив-здоров Родион Мефодиевич.
У дверей третьего корпуса они остановились. Здесь неярко светила синяя лампочка.
– Вот тут мы и живем – психи, – морща губы, сказала Аглая Петровна. Живем и не работаем. Заходи в гости…
– Зайду, – пообещал он.
– Володька, ведь ты все еще ее любишь, – подняв к нему лицо, сказала Аглая Петровна. – Верно ведь, любишь?
– Ну? – неприязненно спросил он.
– Не нукай. И рано или поздно непременно на ней женишься. Так не мучай ни ее, ни себя. Отыщи и женись. Лучше раньше, чем позже…
– Самое времечко нынче женихаться, – с угрюмой усмешкой сказал Володя. – Отношения выяснять и женихаться.
– Мучитель дурацкий, – воскликнула тетка, и Володя понял, что она сердится. – Действительно, ригорист, как тебя раньше ругали. Пойми, не из сплошных выстрелов и атак состоит война. Ты же любишь ее, как же ты можешь так рассуждать…
– Ладно, – отрезал он, – чего там, тетечка, лишние слова говорить. Каждому свое. Я уж так устроен. Поправляйся и наведывайся, не чинись визитами…
– Ну, будь здоров, – вздохнула она.
Положила на его плечи легкие ладони, поднялась на носки и поцеловала в щеку. В это самое мгновение отворилась дверь третьего корпуса, и грузный человек в белом халате и в белой шапочке сурово осведомился:
– Больные, что за безобразие?
