– Ты под ноги смотри, не оступись, Сашечка!
– Сашечка, твоя жизнь нужна народу!
– Саша, друг, сохраняй, неподвижность.
Пришли, посадил я его. Он улыбается, но через силу. Белый, пот льется. Ну, а мне не до улыбок. Торчит из плеча у него этот самый восьмиперый стабилизатор, будь он неладен, и я все думаю, как бы мне его не зацепить. И сапер рекомендует:
– Вы, доктор, поаккуратнее. У этих самых «полтинников» взрыватели чуткие. В любую секунду может из нас винегрет образовать.
Разрезали бритвой мы на нашем Сашечке ватник. Никогда не думал, что это такая мучительная работа – разрезать ватник. Потом тельняшку распороли. Мина вошла под кожу прямо под лопаткой, а взрыватель едва виднелся в подмышечной впадине. Дал я ему порядочно новокаину – Саше – и взял скальпель. Тут и меня самого прошиб пот. А сапер руководит!
– Нет, мне еще не ухватить, у меня пальцы массивные, вы, доктор, еще мяска ему подрежьте. Пускай шов у него будет побольше, зато мы трое живые останемся. Тут риск оправданный и целесообразный…
Наконец черненький этот пластмассовый взрыватель весь оказался снаружи. И тогда знаешь что мне сапер сказал?
– Теперь вы, доктор, уходите: третьему нецелесообразно подрываться, если есть возможность ограничиться двумя.
Выгнал, а через минуту позвал обратно: взрыватель уже был вывинчен, и сапер мой, имени которого я не узнал и теперь так, наверное, и не узнаю никогда, вместе с Сашкой, как мальчишки, разглядывали внутренности этого взрывателя и спорили:
– Видишь, какая у него папироса?
– Так это же втулка!
– Сам ты втулка, матрос. Вот гляди, запоминай: инерционный ударник…
А обезвреженная мина лежала на табуретке.
Я обработал рану, наложил швы и, бог мне судья, дал Сашке грамм сто казенного спирту.
– Закусить бы, – попросил мой Сашка. – У меня от этого приключения аппетит теперь прорезался, товарищ доктор…
Покуда я укладывал своего Дьяконова, сапер исчез, забрав с собой мину. Друзья Сашки поджидали меня на валунах. У них была водка. И под традиционнейшее «пей до дна, пей до дна, пей до дна» я, тетка, твой любимый племянник, твой хороший пай-мальчик Володечка, упился, как последнее ничтожество. Не помню, что мы там галдели, на валунах, помню только, что я вместе со всеми пел «Раскинулось море широко», целовался с этими усатыми альбатросами, ходил вместе с ними к их командиру, потом их командир повел меня к своему начальству, и там, как мне кажется, я почему-то дал торжественную клятву навечно остаться в кадрах Военно-морского флота.
Потом я проспал и, в конце концов, расхвастался старухам, какой я герой.
Знаешь, что сказала Ашхен, выслушав историю про мину? Она сказала с улыбкой:
– Да, капитан Устименко, тут не позовешь охрану труда!
Все это не произвело на них никакого впечатления.
Но относиться ко мне они стали чуть-чуть лучше. А может быть, и совсем хорошо, во всяком случае про Ионыча они больше не вспоминают. А в это недоброй памяти утро Ашхен сказала:
– Не позавтракать ли нам вместе? Садитесь, Устименко, мы будем пить чай! Палкин, Палкин, где вы, мы хотим пить хороший, крепкий, горячий чай с клюквенным экстрактом! Или со сгущенным молоком. И хлеб, Палкин, Палкин!
А Палкин, тетка, это, чтобы ты знала, необыкновенной хитрости мужик с бородой, как у Гришки Распутина, очень сильный, здоровяк, но, видишь ли, толстовец-непротивленец, как он сам изволит рекомендоваться. Он санитар, он боится крови, падает в обморок при виде раны, и мы никак не можем уличить его в симуляции. Мои старухи у него в рабской зависимости, так как не умеют ни печурку растопить, ни воды раздобыть, не умеют делать ничего, кроме своего дела. Он, подлец, что называется, и пользуется. Так вот:
– Палкин, Палкин, будем чай пить! Палкин, а где же сахар? Как съели, еще вчера полно сахару было! Как так – было да прошло, не дерзите, Палкин! Да никто вас, Палкин, не подозревает, и ничего мы вам не намекаем, просто очень странно. И сгущенного молока нет?
Ах, тетечка, милая тетечка, как я не люблю, когда обижают таких, как мои старухи! Если бы ты знала! Палкиным ведь только волю давать не нужно, и все будет в порядке.
Догнав Палкина, я его окликнул:
– Палкин, а Палкин!
Он остановился. Но не обернулся. Кто я ему? Так – капитанишка! Он и своих майорш не боится.
– Палкин, – сказал я, – как вы стоите?
– А никак не стою, – ответил Палкин. – Я не строевик. Стоять не обязан перед каждым.
– Вот что, Палкин, – сказал я ему. – Вот что, мой дорогой товарищ Палкин. Во-первых, вы у меня сейчас встанете смирно. По всем правилам! Вы это умеете делать, я видел, как вы стояли, когда приезжал начсанупр флота. Смирно, Палкин!
Он побелел. Наверное, такой вид был у Распутина, когда на него замахнулся Сумароков-Эльстон или пуришкевич. И все-таки стал смирно. А я сказал так:
– Вы, Палкин, нормальный симулянт и негодяй. Я проверил, никакой вы не толстовец. Вы просто –
