– То есть ты человеколюбивый врач-гуманист? Посильно светя другим, сгораешь сам?
Она злилась, губы ее вздрагивали.
– Начинается представление! – громко в глубине подземной хирургии заговорила Елена. – Первое отделение – цирк политической сатиры!
Раненые захлопали и закричали «браво-бис!». Негромко заиграл баян, Володя рукой слегка оттянул простыню, отгораживавшую Варю от начавшегося представления, и оба они увидели Лену в длинной бязевой рубахе, перепоясанной бинтом, с огромным бантом в волосах и с подобием циркового бича в правой руке. В левой девочка держала поводок.
– Там у нее собака наша, – сказал Володя, понимая, что Вере не все видно. – Сейчас Бобик залает – и это будет означать Гитлера в начале нападения на СССР. А потом он перевернется на спину – и это будет Сталинград. Между прочим, у нашей Олены всегда бешеный успех…
– Ох, боже мой, – тихо сказала Варя. – Какое мне сейчас до всего этого дело! Ты опять уйдешь и исчезнешь на несколько дней, а я буду тут лежать и думать…
Он быстро взглянул в ее глаза, заметил в них слезы и попросил:
– Не надо, Варя! Тебе нельзя нервничать…
– Мне надлежит соблюдать полный покой?
Она запомнила это давешнее его слово: «надлежит».
– Да, надлежит!
Раненые захлопали и закричали свое «бис-браво-бис», потом опять заиграл баян – Елена танцевала сольный танец «вальс-снежиночка». Сколько раз Володя все это видел и слышал!
– Мне надлежит соблюдать полный покой, потому что я чуть не умерла?
– Да, неважно тебе было.
– И ты меня спас?
– Спас – это пишут в книжках, – сказал Володя. – Еще там пишут: «Он будет жить» – он или она. Пишут также: «Добрые и умные руки хирурга…»
– Почему ты злишься? – негромко и ласково спросила она.
– Мне надоели пошлости, – чувствуя, что у него срывается голос, сказал Устименко. – Ты не можешь себе представить, как это все мне надоело! Мне опротивели хирурги, играющие на скрипочках, и хирурги, берущие аккорды на рояле. Очень похоже на… жар-птицу!
Этого не следовало говорить, это было жестоко и низко, но так уж вырвалось. На мгновение Варвара закрыла глаза, точно готовясь к чему-то еще более страшному, например к тому, что он ее ударит. Впрочем, это не было бы страшным. Это, пожалуй, было бы самое лучшее. Пусть бы он ее убил, и все!
Но он молчал.
А Елена там, в большой подземной хирургии, исполняла новый номер гвоздь сегодняшней программы – «Синий платочек». И раненые слушали затаив дыхание, не шевелясь, наслаждаясь Лениным голосом и нехитрой мелодией с такими понятными и простенькими словами:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь
Нежных и ласковых встреч…
Порой ночной
Мы повстречались с тобой,
Белые ночи,
Синий платочек,
Милый, желанный, родной…
– Ничего особенного не произошло, – соберясь с силами, почти спокойно сказал Володя. – Я тебя, Варюха, оперировал.
– Ты только выполнил свой долг? – невесело глядя на него, спросила она. – Ты только сделал то, что на твоем месте сделал бы каждый? А тебе не кажется, что это похоже на хирурга, берущего аккорды на рояле? Эта скромность!
Нет, она вовсе не желала, чтобы «жар-птица» проскочила незаметно. Она вернулась к проклятой «жар-птице», она хотела немедленно обо всем поговорить, все выяснить, все решить до конца.
Но он не мог, не имел права.
– Я принес тебе твои осколочки! – сказал он, стараясь улыбаться. Сохрани на память, после войны будешь показывать знакомым… Держи!
Она подставила ладошки – лодочкой, и он высыпал туда тихо звякнувшие осколки – все семь.
Елена пела на «бис»:
И мне не раз
Снились в предутренний час
Кудри в платочке,
