Его долго ждали – этого знаменитого профессора, одно из тех немеркнущих имен, перед которыми трудно было не робеть. Оробел и Устименко в день прилета из Москвы академика со всем его штабом, оробел так, что даже встал, опираясь на костыль, когДа распахнулась дверь и солнечный свет упал на лицо римского патриция – властное, умное, жесткое.
– Сядьте! – крепким, раскатистым басом приказал академик. – Я здесь не генерал, а врач.
– Я и встал перед врачом, а не перед генералом! – твердо глядя в желтые, кошачьи глаза римского патриция, произнес Устименко.
– Вы меня знаете?
– Будучи врачом, не имею права не знать ваши работы.
– А почему злитесь?
Володя молчал.
Вокруг в трепетном смятении метались госпитальные доктора и докторши, шепотом докладывали штабу академика, носили истории болезней с анализами все вместе, нужное и совершенно ненужное, но обязательное по соответствующим приказам, положениям и циркулярам. Принесли и Володины документы, он боком взглянул на них и улыбнулся: там было все, кроме того, что он хирург.
– Так чем же вы все-таки раздражены? – осведомился профессор.
– Устал, наверное…
– Теперь отдохнете.
– Надо надеяться!
Уже с нескрываемой злобой он смотрел в идеально выбритое крупное, породистое лицо знаменитого доктора. Тебе бы так отдохнуть!
– Дело в том, что я тоже хирург, – сдерживаясь, произнес Устименко. – И тот отдых, который вы мне обещаете… для меня… не слишком большое утешение.
Желтыми, кошачьими, совсем еще не старыми и цепкими глазами взглянул профессор на Володю, помолчал, кого-то резко окликнул, порылся в Володиных документах, и когда наконец принесли, видимо, затерявшуюся харламовскую депешу, таким голосом произнес «благодарю покорнейше», что Володя зябко поежился, представляя себе последующую беседу профессора с виновником потери телеграммы с флота.
То было невеселое утро, когда «римский патриций» вынес свой не подлежащий обжалованию приговор. Умный человек – он был достаточно добр, чтобы сказать правду, и достаточно мужествен, чтобы не откладывать надолго эти горестные формулировки.
– Значит, безнадежно? – спросил Володя.
– Я не собираюсь и не имею права утешать вас, – вглядываясь в Володю холодными глазами, ответил профессор, – но не могу не напомнить, что кроме нашей с вами специальности существует еще порядочно интересного на белом свете…
И, подгибая пальцы крупных, сильных рук – то левой, то правой, – он начал перечислять:
– Невропатология, а? Микробиология? Патологическая анатомия, как? Кстати, я знаю нейрохирурга, с которым приключилась история вроде вашей, но он натренировал себя так, что левой рукой делает спинномозговую пункцию, а именно с левой у вас все обстоит сравнительно благополучно. Дальше – рентгенология, недурная и многообещающая деятельность, требующая талантливых людей…
Устименко почти не слушал, смотрел в сторону.
– Я, конечно, разделяю, коллега, ваше состояние, но не могу не рассказать вам к случаю один эпизод, – продолжал «римский патриций», может быть, вы обратите на него внимание. Известнейший наш хирург, мой старый знакомый и, можно сказать, приятель, потерял незадолго до войны зрение… Рейнберг – вот как звать этого человека. Так вот, представьте-ка себе, человечина этот с началом войны почел своим нравственным долгом присутствовать на всех операциях, производимых в бывшей своей клинике, и, не имея возможности оперировать, своим драгоценным опытом и талантом очень много принес самой насущной пользы, только лишь советуя в затруднительных случаях. Так и по сей день просиживает многие часы мой старый товарищ в операционной, и его докторам за ним – за слепым – как за каменной стеной, понимаете ли?
– Все это, разумеется, очень трогательно, – глядя в глаза академику, сурово и жестко ответил Устименко, – и все это, конечно, должно поддержать мой дух. Но боли, товарищ генерал, невыносимые боли, их-то тоже нельзя не учитывать! Неврома, раньше я о ней только читал, а теперь знаю ее по себе. Как сказано в басне – ты все пела, так поди же попляши…
– Что же вам, собственно, тогда угодно? – спросил академик и, вынув из портсигара толстую папиросу, постучал ее мундштуком по золотой монограмме. – Чем я могу быть вам полезен?
– Мне нужно ампутировать правую кисть.
Академик сильно затянулся, разогнал дым белой ладонью и ответил не торопясь:
– Хорошо, мы тут обдумаем весь вопрос в целом. Обдумаем, посоветуемся, еще с вами побеседуем не раз…
А однажды вечером ему принесли телеграмму:
«Встречайте обязательно пятницу одиннадцатого московский пассажирский самолет».
«Вера? – неприязненно и беспокойно подумал он. – Но тогда почему встречайте, а не встречай?»
В пятницу одиннадцатого по приказанию самого начальника госпиталя ему помогли одеться и проводили в старенькую «эмку», в которой разъезжало госпитальное начальство по Стародольску.
«Встречайте, – думал Володя. – Что за черт?»
Самолет был старенький, обшарпанный, но пилот посадил его с шиком, словно это было последнее
