ловкости Устименко нашел пульс, посчитал и согласился с сестрой, что все идет хорошо – сердце Саранцева работает исправно. Так же работало бы оно и у Лайонела Невилла.
Опираясь на костыль, медленно миновал военврач Устименко стол, за которым в своем кресле дремала неправдоподобно краснощекая сестричка Рая. Ключ по-прежнему торчал в аптечке, как тогда, когда Володя украл люминал.
– Раиса, а Раиса! – потрогал он сестру за плечо.
– Аички? – глядя на него спящими, хоть и открытыми глазами, спросила она.
– Аптечку закрывать надо! – строго велел Устименко. – Слышишь? Мне известен случай, когда один идиот… Да ты проснулась или нет?
– Проснулась! – облизывая губы и тряся головой, сказала Раиса. – Даже странно, как это я не проснулась?
– Так вот, мне известен случай, когда один идиот украл банку с люминалом, развел таблетки в воде, выпил и заснул навечно. Сестру судили. Понятно?
– Кошмар какой! – сказала Раечка. – С ума сойти можно! Надо же такое человеку на ночь сказать, если я в первый раз в жизни забыла…
– Нет, не в первый! – глядя прямо в глаза Раисе, жестко произнес Устименко. – Не в первый!
Ложась, он хотел принять, как обычно, свои две таблетки, но подумал, что надо будет сходить к Саранцеву, – и поел подаренного шефами изюму. Вспомнил про голень Хатнюка, еще представил себе, как идет по лесу «медведь в очках», попытался объяснить Антоновой, что ее случай обморожения вовсе не типичный, а исключительный, и что из этого случая никакие выводы делать нельзя, но не успел, потому что уснул и проснулся только тогда, когда его позвали к Саранцеву.
Полковник лежал и улыбался – бледный, самодовольный, веселый.
– Это верно, что мне пулю вынули? – шепотом спросил он.
– Вынули! – дотрагиваясь пальцем до пульса Саранцева, ответил Володя. Вынули, и еще как славненько!
– Ливер в целости?
– В целости ваш ливер. Только разговаривать вам – боже сохрани! Теперь спокойствие, и быть вам здоровым человеком…
Полковник скрипнул зубами, челюсти его крепко сжались, неправдоподобно голубые и все-таки ястребиные глаза смотрели вдаль, сквозь стены.
– А нога-то все едино мешать будет! – сердито сказал он. – Все равно рубль двадцать! То-оже, медицина!
Улыбаясь глазами, молча смотрел Устименко на Саранцева. Вот это и есть жизнь! Что ж, пусть ворчит на беспомощную, неумелую еще, жалкую хирургию, пусть живет и ворчит полковник Саранцев, отдавший все, что мог, в том бою, когда выволокли его из подорванного, умершего танка. Пусть только живет. Он – инженер, хромая нога почти не помеха в деле, которому он служит, будет жить, работать и ворчать…
И припотевшая челка, которой отдали его живым, забудет об этом. Он расскажет ей про «ливер», и они посмеются, и никогда не придет ей в голову, что ее Саранцев был бы мертв из-за какого-то там «ливера». Вот ногу не починили – это срам!
Потом полковник вздохнул и поглядел на Устименку.
Так они еще немножко попереглядывались – оба спасенные одной и той же операцией, оба живые, оба еще не старые люди…
Потом Володя подмигнул Саранцеву и пошел к себе – досыпать, но до палаты не дошел, потому что в коридоре его перехватил «медведь в очках», обнял одной рукой за талию и сказал, наклоняясь к уху Устименки, доверительно и негромко:
– А не заняться ли нам нынче же, Владимир Афанасьевич, вашей ручонкой? Лапочкой вашей? Не откладывая, знаете ли, более ни часу. Я лично так рассуждаю: неврома вас последнее время приотпустила, так зачем же еще оттягивать? На разработку пальцев времени уйдет впоследствии немало, не в один день научитесь вы по-прежнему владеть руками. Ну, с одной у вас почти благополучно, а с другой?
– Ладно, – быстро сказал Устименко, – хорошо. Я только к парикмахеру схожу, приведу себя в порядок маленько, Николай Федорович, а то из-за Саранцева как-то все вверх дном шло и вчера и позавчера. Ну, как он вам?
– Да что, недурно, – посапывая, ответил «медведь в очках». – Совсем даже недурно. Надо надеяться, что
Часом позже выбритый, пахнущий парикмахерской подполковник медицинской службы Устименко лег на холодный стол под спокойный свет огромной бестеневой лампы, слегка пошевелился, устраиваясь поудобнее, и сказал, доверчиво и прямо взглянув в стекла очков Николая Федоровича:
– Я в порядке.
И закрыл глаза.
«Еще бы не в порядке, – спокойно подумал Николай Федорович. – Знал бы ты, миляга, сколько тут находится бестелесных консультантов, начиная с главного хирурга до твоей старухи Оганян, сколько мы на тебя бумаги извели – на переписку, сколько рентгеновских снимков почта перевезла из нашего госпиталя в Москву, в Ленинград, опять к нам! Знал бы ты это все, подполковник!»
– Скальпель! – велел Николай Федорович.
НУ СВАДЬБА…
Первого декабря под вечер в пятую палату вошла Вера Николаевна Вересова. Устименко спал. Большие руки его спокойно лежали поверх одеяла, как будто и впрямь отдыхая после труда, как раньше.
