душевности и нетерпеливого стремления вперед!
'Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой',пели в те годы. Имена героев знала вся страна. Со многими из них я познакомился позже, на сессиях Верховного Совета СССР, где они представляли гвардию рабочего класса. Это конечно же Алексей Стаханов, давший начало возможному только в социалистической стране стахановскому движению. Это и Мария Демченко. Это и Паша Ангелина, с которой жизнь сталкивала меня многократно, а в последний раз - увы! - в больнице. Это и Никита Изотов, и Петр Кривонос, и Иван Гудов, и Александр Бусыгин, и Константин Борин...
Удивительное дело: чем дольше мы жили на полюсе, тем сильнее росло в каждом чувство ответственности. Нас как бы подстегивало каждое новое приветствие, доброе слово с Большой земли.
'С радостью и волнением узнала о геройской посадке на Северном полюсе замечательных летчиков. Прошу принять поздравление от правнучки полярного исследователя Витуса Беринга'.
Как могло не дрогнуть сердце, когда мы читали эти строки!
Одно из поздравлений было от секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева.
Косарева я хорошо знал. Быстрый, порывистый, он являл собой счастливое сочетание деловитости, принципиальности и простоты. Популярностью Косарев пользовался большой, особенно среди молодежи. Людей любил независимых, отстаивающих свое мнение.
Жизнь сталкивала меня с Александром Косаревым не раз, и от встреч с ним на всю жизнь осталось впечатление искренности, человечности и удивительной преданности делу.
- Дмитрич, с чем пришел, высказывай... Хорошо, договорились. Все пойдет по плану. Комсомол никогда не подведет,- не раз слышал я от него.
Особенно ощутимой была помощь Косарева, когда я стал начальником Главсевморпути и нужно было строить доки в Мурманске, а рабочей силы не хватало. Я обратился в ЦК ВЛКСМ, к Косареву:
- Саша, выручай.
- Сколько нужно? Двадцать тысяч добровольцев? Обратимся через 'Комсомольскую правду' с призывом, обсудим этот вопрос на бюро ЦК ВЛКСМ. Какие специальности в дефиците? Где будут
жить? Как там с условиями? Плохо? Прямо скажем, что будет трудно. Стоящего человека этим не отпугнем, а любитель легкой жизни сам откажется.
Так и сделали. Когда ЦК ВЛКСМ обратился к молодежи с призывом поехать на это строительство, посыпались десятки тысяч заявлений - гораздо больше, чем было нужно. Это был отчаянный и работящий народ. В тяжелых условиях ребята и девчата построили доки. Энтузиазм и молодость преград не знали! Косарев часто звонил в Мурманск, интересовался, какая помощь еще нужна. Но все это было позже...
Чуть не каждый день жизни на льдине приносил новости. 3 июня, когда лагерь был еще перенаселен, Женя и Петрович увидели чистика: он сидел неподалеку от них. Это была сенсация! Чи-стик, он из водоплавающих, встречается обычно на побережье Ледовитого океана - а тут вдруг попал на полюс! Газетчики сразу же задали работу Кренкелю: каждому хотелось первым передать эту весть в свою редакцию. Радовались мы - на полюсе есть жизнь! Должен же чистик чем-то питаться!
Позже я узнал, какой праздник был в тот день в Америке, в доме знатока Арктики Вильялмура Стеффансона, который утверждал, что в районе полюса должны обитать живые существа. Он писал: '...убеждение в том, что Ледовитый океан лишен жизни, настолько укоренилось, что многие сочли мою книгу сплошным вымыслом... а те, кто не имел возможности оспаривать мои утверждения, высказывали предположение, что, если бы мы продвинулись на Север, мы переступили бы рубеж животной жизни. Но ведь не продвинешься севернее Северного полюса. Находясь на стыке мира, папанинская экспедиция нанесла смертельный удар древнему догмату средиземноморской философии, гласившей, что существует северный рубеж, дальше коего не преступает ни животная жизнь, ни растительность'.
6 июня Петр Петрович измерил глубину океана - 4290 метров. Со дна он поднял ил - тонкий, зеленовато-серый. Снова открытие! Открытия следовали одно за другим. Пробирочек, колб у Петровича было много. Все, вынутое им из воды, полагалось заспиртовывать. Но вот беда, запас спирта остался на острове Рудольфа. У нас оказался бочонок с коньяком. Кто перепутал трудно сказать.
Чего не сделаешь во имя науки? Я обложился жестью, трубами, плоскогубцами, зажег паяльную лампу и соорудил самогонный аппарат. На полюсе появился самогонщик, Петрович. Когда он брался за это темное дело, Кренкель уходил в радиорубку:
- Не могу смотреть на это кощунство.
Из двух литров коньяку получался литр спирта.
Здесь, на полюсе, я не раз благодарил судьбу за то, что она меня многому научила. Недаром говорят - знания плечи не оттянут. В свое время я лудил посуду, тачал сапоги, стирал, мыл полы, свежевал медведя, готовил обед. Все пригодилось.
А льдина наша не давала нам ни минуты покоя, выкидывала один фокус за другим. Больше всего доставалось мне. Как начальник станции, я отвечал за порядок, следил за всем нашим хозяйством, помогал Ширшову и Федорову в их работе.
Еще с материка мы везли 150 килограммов пельменей, сделанных на мясокомбинате имени Микояна. Были они заморожены, а долгий путь и весна превратили их в кашу с неприятным запахом. Пришлось выбросить, взять вместо них несколько свиных и говяжьих туш. На полюсе обнаружилась новая потеря: ромштексы, с такой любовью приготовленные лучшими кулинарами, тоже оказались несъедобны. Как я их ни жарил, сколько ни перчил, друзья вынесли приговор:
- Веселому.
Пес наш, хоть и был из породы полярных лаек, ел тухлое мясо только после продолжительных уговоров, нехотя, словно делал одолжение.
Свежее мясо - это не просто продукт, это лекарство от цинги. Потому я о нем особенно пекся. Оборудовал добротные ледники. Так же сберегал рыбу. И был в полной уверенности, что проблема решена. Но в день отлета Шмидта, чтобы скрасить горечь расставания, сварил уху. Каждому отрезал по хорошему куску осетрины. За стол, занятый хлопотами, сел позже всех и подивился, что уха поглощается без энтузиазма, а рыба - тем более. Проглотив кусочек, виновато взглянул на друзей.
Как она могла испортиться? Ведь лежала под толстым слоем льда, замороженная? Я терялся в догадках. А ларчик открывался просто: белая ночь, солнце светило круглосуточно, ни на минуту не уходя на отдых. Солнечные лучи проникали через лед. Мне стало грустно: если в такой пропорции будут возрастать запасы для Веселого... но делать нечего. Я углубил ледники, прикрыл их брезентом, досками, фанерой. На какое-то время это помогло.
7 июня Женя с утра установил наши координаты - 88 градусов 54 минуты северной широты, 20 градусов западной долготы. У льдины оказалась приличная скорость - 20 километров в сутки. Мы тогда и представить не могли, какой переполох вызовет наша 'рекордсменка' во всем мире, как заставит сотни людей сутками не знать отдыха, сожмет в тревоге не одно сердце, поломает все планы, графики и расчеты. А поначалу не задумались, на сколько хватит у нее сил, 'выдохнется' она или нет,- сделали очередную отметку на карте, послали данные в эфир и принялись каждый за свои дела. Женя хлопотал над устройством магнитной палатки, мы с Петровичем возились с гидрологической станцией. Ничто не изматывало нас на льдине сильнее, чем гидрологические работы, настолько они были нудны и утомительны.
Лебедка стояла над лункой, пробитой во льду. Линь - металлический, достаточно прочный, чтобы выдержать свой собственный вес. Умножьте площадь сечения на длину линя, потом на удельный вес железа - 5,7 грамма на кубический сантиметр. И это все надо опустить, да осторожно, чтобы не было рывков, иначе линь оборвется. Потом - подъем. Тяжелой атлетикой никто из нас не занимался. Когда я читаю, что такой-то спортсмен 'за тренировку поднимает до двадцати тонн', то вспоминаю наши гидрологические станции. Мы ручки лебедки крутили вдвоем - 15-20 минут кряду, без передышки. До крови сбивали руки, в глазах - черные круги, а ты крутишь, крутишь, крутишь да еще стараешься казаться бодрым.
Даже в лютый мороз было жарко. И так час, другой, третий. Думаешь, сейчас все, последний метр, оказывается же, не вытащили и половины. Откладывать нельзя: проба должна быть именно с этой точки. От лунки идешь - покачиваешься. А дела ждут: надо готовить обед, осматривать льдину, помогать Федорову.
Сколько этих станций мы взяли! Потом, не один год, когда собирались мы вчетвером, излюбленной шуткой было: 'Станцию бы взять, что ли...'
И никто не сетовал: к чему Ширшову столько станций, пожалел бы других, сделал чуток меньше. И хотя называли мы Петровича 'главным эксплуататором', безропотно ему помогали.
9 июня Шмидт сообщил нам с острова Рудольфа, что все самолеты в сборе, скоро - на Москву. Мы пожелали летчикам чистого неба.
А на следующий день поступило распоряжение Москвы: 'Обслужить сводками погоды и радиосвязью перелет Чкалова через Северный полюс в Америку'. У нас только и было разговоров, что о предстоящем полете. Перелет Москва- Америка - да это же эпоха в развитии авиации! Экипаж у него будет, конечно, прежний - Байдуков, Беляков, они понимают друг друга с полуслова. Год назад они установили рекорд дальности полета девять тысяч километров, за что получили звание Героя Советского Союза. Мы для Чкалова - помощники. Случись что-то непредвиденное - почти в тысяче километров от острова Рудольфа есть аэродром. И я сказал:
- Братки, требуются рабочие по расчистке аэродрома. Лопаты, кирки в руки - куда только девалась усталость! Вечером я расщедрился: с устатку можно и по 'лампадке'. Точной даты перелета Чкалова мы не знали. Насчет аэродрома двух мнений не существовало. А погода словно заботилась о том, чтобы работы у нас все
