прибывало. Два дня подряд бушевала пурга. Шквальный ветер до двадцати метров в секунду намел огромные сугробы, и это - в июле! Спустя сутки в нашей палатке быдо 24 градуса тепла, курорт, да и только.
Льдина мечется. То мы плывем на юг, то вдруг - на северо-восток, вот-вот пересечем Гринвич, окажемся в восточном полушарии. Хотелось бы, конечно, поближе к полюсу: теплится надежда, что Чкалов нас не минует, сбросит на льдину газеты, письма.
Нам троим работается куда легче в безветренную погоду. Эрнсту она нож острый. И опять, как на грех, сели аккумуляторы. Моторчик же мы бережем на самый, самый крайний случай.
Мы, конечно, не ждали, что на льдине будет спокойная жизнь. Но не представляли, что она будет настолько перенасыщена всякими происшествиями, требовавшими от нас выдержки и терпения. Неприятное известие принес Петрович: льды расходятся, трещина увеличивается, похоже, что мы на ледяном острове. И Женя подтвердил, что слышал шум льдов около двух часов ночи. Но не паниковать же. И я сказал:
- Это не должно мешать работе. Льдина у нас огромная, запас прочности у нее большой, нам на ней жить да жить.
Петрович был у нас по совместительству и гляциологом, он поддержал меня:
- Кто бы мог подумать, что в Центральном полярном бассейне такие прочные и ровные льды?
Ровные-то ровные, только я опять вспомнил о сугробах: лопатами ничего не сделаешь, а они на станции единственная снегоуборочная 'техника'.
Пока суд да дело, время шло. Петрович вел гидрохимические анализы, Женя занимался метеорологией. Я взялся за устранение хозяйственных прорех: как ни старался, не сумел, оказывается, предусмотреть на материке все мелочи. Мы забыли взять такую необходимую в хозяйстве вещь, как тазик для мытья посуды. Опустевший бидон из-под продовольствия я разрезал и смастерил большой таз. На земле ни одна хозяйка не потерпела бы такого урода. Я же не скрывал гордости. Не взяли мы с собой и лейку, поначалу проливали керосин, когда наполняли примусы. Из куска жести получилась недурная лейка.
Эрнст подошел, скептически посмотрел, как я занимался па-яльно-жестяным делом, спросил:
- Дмитрич, какие условия?
- Что за условия?
- Сколько весит первый приз?
- Эрнст, не дури.
- Его Ласкер вызывает на матч, а он как будто ничего не знает!
Розыгрышей у нас без этого хватало, я решил, что Кренкель шутит. Ничуть не бывало: Эммануил Ласкер, тепло поздравив нас, предложил мне сыграть с ним партию.
- Маэстро, что передать шахматному королю?
- Вернусь в Москву, тогда.
12 июня ветряк взялся за дело. Аккумуляторы заряжались, и Эрнст веселее насвистывал, сидя за ключом: передал и обязательную норму, и послания нашим женам, а я лимит превысил, злоупотребил служебным положением: отправил телеграмму еще и брату Саше, военному моряку. В тот же день мы сделали ценное, на наш, конечно, взгляд, открытие: кирпичи из снега - отменный строительный материал. Над прорубью появился 'дворец' П. П. Ширшова с лебедкой. И Кренкель обосновался в снежном доме. Если строительство пойдет такими темпами, решили мы, то можно будет прокладывать улицы, прибивать таблички.
Эрнст принес очередную радиограмму:
- Вот, уже заказы поступают...
'В Москве низкая облачность, температура - минус десять градусов, видимость - два метра, осадки. Необходимо срочное вмешательство вашей 'фабрики'. Примите заказ на хорошую погоду. Саша Погосов'.
Этого молодого человека я хорошо знал, и его храбрость, и страсть к розыгрышам. В лагере челюскинцев он был комсоргом. Я знал: если Погосову что-то поручили, выполнит к сроку. Мы встречались много раз и до нашего дрейфа на льдине, и после возвращения. А ближе всего судьба свела нас в годы Великой Отечественной войны, когда мы вместе работали в Мурманске и Архангельске. Иностранных судов приходило много, и с их капитанами Саша очень быстро находил общий язык. Покорял Саша иностранцев и знанием английского языка, и знанием дела, и тем, что не бросал это дело во время бомбежки.
Была как-то у меня очередная беседа с А. И. Микояном по телефону. Выяснив все, что его интересовало, Анастас Иванович спросил:
- Как там племянник мой воюет?
- Какой племянник?
- Саша Погосов.
Сразу после беседы я вызвал Сашу к себе.
- ...Капитан Погосов по вашему приказанию прибыл.
- Ты что меня подводишь?
- Чем?!
- Почему я не знаю, чей ты племянник?
- Но ведь племянник не звание, не должность,- возразил По-госов.
А тогда, на льдине, он поднял нам настроение шутливой телеграммой.
Но нам было не до заказов, все помогали Петру Петровичу Ширшову.
Выбирая час-другой, я занимался хозяйством. Сделал подвесной столик для гидрологических проб Ширшова, у койки соорудил столик для хранения мелочей, которые могут пригодиться в любую минуту. И пока работал, ворчал вполголоса. Характер у меня, что ли, такой - терпеть не могу писанины. Думал, на полюсе от нее отдохну. Оказалось, здесь ее невпроворот: дневник, корреспонденции, ответы на телеграммы. Больше же всего мучал меня дневник. Он и сегодня хранится у меня - большие толстые тетради, густо исписанные карандашом...
17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:
- Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами - Москва. В тот день мне плохо работалось. Другим - тоже.
- Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:
- Вылетели.
- Легкое обледенение.
- Небольшая тряска в моторе.
- Полет проходит благополучно.
Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришел к нам в палатку:
- На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом еще раз пришел:
- Передали: 'Идем по 58-му меридиану к полюсу. Справа - циклон. Слева - ровный облачный слой'.
В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум - гул.
- Самолет!!!
Облака застилали все небо, а так хотелось увидеть самолет с буквами 'СССР' на борту! Гул все тише, тише... Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.
Кренкель тронул меня за плечо:
- Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них - последний советский пункт связи.
Запустили мотор.
- 'Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое'.
Жаль, нельзя ребятам послать теплую радиограмму. Но до полного отбоя было еще далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.
Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.
- Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:
- Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере!
Мы дружно крикнули: 'Уррра-а-а!'
Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: 'Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелет Чкалова - это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелеты наши самолеты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель'. Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.
В тот день, когда мы ждали самолет Чкалова, я решил угостить друзей на славу. Достал из 'холодильника' поросенка, разрезал его и для профилактики положил на ветер. Веселый в мгновение ока лишил нас поросятины, нажрался так, что ело передвигал ноги. Суд приговорил его к голодному штрафу на трое суток. Урок не пошел на пользу: через несколько дней Веселый пробрался в 'холодильник' и выкрал здоровый кусок сырого мяса, которым я особенно дорожил. Лишили пса свободы: пять дней он просидел на привязи, жалобно скулил. Мы диву давались, откуда у пса столько подхалимства. Обретя свободу, начал ко всем ласкаться. А до этого подчинялся во всем только мне: я жо кормилец, а полярные лайки признают лишь того каюра, который их кормит.
Но пес не утихомирился. Я осмотрел входы во все 'холодильники' собачьих следов не было. Веселый оказался умней, чем мы думали. Пес прорыл три лаза с другой стороны 'холодильника' и лакомился в свое удовольствие. Но надо признать, что своими проказами Веселый скрашивал однообразие нашего быта.
Расскажу сразу же, что стало с Веселым потом.
Когда мы брали с собой пса, то о его дальнейшей судьбе как-то не задумывались. О его проделках мы рассказывали в печати, чем создали Веселому мировую известность. К концу дрейфа Эрнст даже сердился:
- Косяком собачьи телеграммы пошли.
Нас бомбили вопросом: что будет с Веселым? Особенно этим интересовались пионеры. Всем хотелось увидеть жуликоватого негодника. Вот и дернула меня нелегкая в одном из интервью необдуманно сказать, что хочу отдать Веселого в зоопарк. Я решил, что поток вопросов прекратится, а их стало еще больше. Нас забросали негодующими телеграммами и, позднее,- письмами Смысл их был таков: что же вы, товарищ Папанин, Веселого в клетку решили посадить? И не стыдно вам? Да он зачахнет от тоски. Там ему было приволье, а тут - экспонат, за решетку? Он вам служил верой и
