свалившийся с лошади и проблуждавший где-то полночи. Пусть и дальше так считают. Он и в самом деле шут и пьяница, а у Норы глаза были испуганными и покрасневшими, и она, пока муж шутил, молчала. Хорошо, у Тартю нет братьев, и Эстелу и Раймонду выдадут за кого-нибудь другого. В какой-то книжке Базиль вычитал, что каждая вещь имеет свою противоположность.
Академик, имя которого граф Мо запамятовал, писал, что каждому уроду соответствует красавец, каждому умнику — дурак, каждому трезвеннику пьяница. Рито Кэрна любил всех женщин, и все женщины любили его, а Пьер Тартю был противоположностью мирийца, любить его было невозможно. Бедная, глупенькая королева Нора, только б ей не пришло в голову спрашивать мужа об Алеке и Филиппе!
— Базиль, нам надо поговорить.
— Да? — Гризье заставил себя усмехнуться. — Мне чаще предлагают помолчать.
— Я все знаю…
— Что? — Базиль удивленно посмотрел на ифранца.
— Знаю, что ты чувствуешь. Поверь, мне было еще тяжелее.
— Тебе? — тупо переспросил Базиль.
— Да, мне… Ты — брат, а я…
Разумеется, у него в голове была Антуанетта. Морис вообразил, что его друг расклеился из-за свадьбы. Сарриж был наблюдательным человеком, а лицо Норы отнюдь не светилось счастьем. Так же как и лицо Антуанетты, которую Сарриж видел после брачной ночи. Может, Морис и прав, и все проданные или продавшиеся невесты после свадьбы выглядят одинаково.
Базиль верил, что влюбленным смотреть на бледненьких, потерянных красавиц труднее, чем братьям, хотя… Хотя мать, похоже, убила не только сыновей, но и дочь.
— Морис, прошу, не надо об этом.
— Как скажешь. Давай поговорим о другом. Или, если хочешь, поссоримся.
— Не хочу, да и не из-за чего.
— Ну, я могу сказать, что мне не нравится ваш король.
— Говори. А я могу сказать, что мне не нравится ваша регентша…
— Кстати, ты знаешь, что ни Жермон, ни тем паче Жоселин не имеют права на престол?
— Тю-ю-ю, — присвистнул граф Мо, — кажется, в Благодатных землях еще больше узурпаторов, чем я думал. Кто же должен сидеть в Авире? Уж не ты ли? Или это твой дядюшка Вардо?
— Брат Антуанетты.
— У нее есть брат?
— Да, из-за этого Вардо на ней и женился. Он не знал ее до свадьбы, это потом… Потом…
— Ты хочешь сказать, что он собирается свергнуть Паучиху и посадить на престол брата жены? — пришел на помощь Базиль. — А я тут при чем?
— Помоги нам.
— Я? — Базилю показалось, что он ослышался.
— Да. Ты — мой друг, и ты, что бы ты ни плел, арциец. Ты должен ненавидеть Пауков.
— Угу, я тебе помогу, и ты будешь наставлять рога регенту?
— Вардо не будет регентом, Ролан отнюдь не безумец, что бы про него ни говорили, а граф… Я его иногда ненавижу из-за Туанон, но дядя — честный человек.
— Погоди, — граф Мо чувствовал, что его стремительно затягивает в политический водоворот, — но у Жозефа были только дочь и сын.
— Да, но, по нашему закону, корона, если прерывается прямая линия, переходит к старшему поколению, то есть к сыну младшего брата Паука. Мы об этом забыли, потому что старый неряха всех подмял под себя, но наследовать ему должен не внук, а племянник.
— Понятно, — засмеялся Базиль, — раз я предал своего короля, то чужого и подавно предам.
— Разве ты не хочешь, чтобы в Мунте сидел не Пьер, а Филипп?
Филипп… Филипп никогда не станет королем. Он вообще никем не станет, потому что его нет.
— Я хочу, чтобы в Мунте сидел Александр Тагэре.
— Не шути так.
— Я не шучу. Вернее, шучу, но не совсем. Хорошо, я согласен. Что нужно делать?
2895 год от В.И.
10-й день месяца Сирены
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО
— Открывай! — Серпьент Кулебрин пихнул локтем Шарло. — Интересно же!
— Нельзя. Эгону доверили тайну.
— Можно, — возмутился Крапивник, — какие тайны в наше время! А вдруг там что-то важное?
— Тем более. Барон дал слово.
— Но ты-то не давал! И вообще, нельзя быть сразу и гусеницей, и бабочкой.
— То есть?
Серпьент уселся в кресло, закинул ногу за ногу и назидательно произнес:
— Учись, пока я жив. Вернее, пока ты жив, потому что все проходяще, а крапива вечна. Вы с Эгоном и Клотильдой Люсьену Крэсси наврали. Он, бедняга, ничего не знает, а еще собрался за дело Тагэре сражаться. Эта штука как-то со всем связана. Так что открывай!
— Почему? — Шарло с удивлением посмотрел на своего приятеля.
— Ну и тупой же ты, проешь тебя гусеница! Ты Тагэре?
— Я — бастард.
— Крапива — она везде крапива, и в канаве, и в саду. И Тагэре везде Тагэре, тем более что это ваш Крэсси считает, что, кроме тебя, все, померли. Значит, огород он собрался городить для тебя. Усек?
— Ты думаешь?
— Я-то думаю, а вот ты… Этот дурак, — Крапивник поднял палец, — не спорю, дурак честный и благородный, собрался за тебя воевать и не поленился притащиться сюда что-то спрятать. Чтобы оно, если что не так пойдет, а оно пойдет (знаю я таких вот баронов, гадюку от ужа не отличат), врагам не досталось. Последней гусенице ясно, что эта штука очень важная. Ты — Тагэре, все из-за тебя, так что ты имеешь все права ее открыть. Крэсси сам бы тебе ее отдал, если б знал, что ты — это ты, а Рито — это Рито. Хватит, устал я от тебя! Открывай, или я сам открою.
— Она заперта…
— Сломай. Или лучше давай сюда.
Шарло явно колебался, но шкатулку протянул. Серпьент ее несколько раз повернул так и эдак. Он как раз сосредоточенно рассматривал дно сундучка, когда появился Рито. Крапивник хмыкнул и сунул шкатулку мирийцу.
— Открывай! Надо!
Рафаэль достал из-за пояса нож с тонким лезвием и легко оттянул язычок замка.
— Готово. А что это?
— Сами не знаем. Посмотри.
Мириец послушно поднял крышку.
— Бумаги… — Рито наугад вытащил какой-то листок и развернул. Он читал долго. Много дольше, чем требовалось, чтоб пробежать глазами коротенькую записку.
— Что такое? — вылез уставший ждать Серпьент и осекся, столкнувшись с бешеным взглядом Рафаэля.
— Я должен был убить эту гнусь. Но как он мог…
— Гнусы могут все, — заверил побледневшего Рафаэля Крапивник, — на то они и гнусы.
— Рито, — Шарло с ужасом смотрел на мирийца, — что там?! Отец… Они все-таки…
— Нет, про него ничего. Он жив! Проклятый, он не может умереть, когда такое творится! Шарло, эти мерзавцы убили Филиппа и Алека. Тут завещание… Филипп как-то узнал или догадался. Это моя вина, я
