– Знала. Он говорил, что жена гораздо старше его, что женился он по ма-а-аленькому расчету – мать жены помогла устроиться ему в престижную, раскрученную газету, где он успешно делал карьеру. Он говорил, что его жена скучная, блеклая женщина без изюминки, без градуса, с характером старой девы. Одним словом – учительница...
Таня вытерла косынкой вспотевшее вдруг лицо и повязала ее совсем по-старушачьи, затянув узелок под подбородком.
– А что кроме жены у него была и любовница, он говорил? – хмыкнула зло Сычева.
– Нет. Но я догадывалась, что он встречается не только со мной. От него часто пахло... чужими женщинами. Меня это не смущало.
– Глеб был категорически против детей, – тихо сказала Таня. – Категорически!!
– Да кто его спрашивал! – усмехнулась Павловская. – Я хотела родить ребенка и я его родила!
– Но почему от него?! Я так поняла, что вы встречались не только... с ним.
– Глеб был самый умный, самый красивый, самый талантливый и...
– Самый денежный из всех твоих хахалей! – закончила Сычева. – Как тебе удалось заставить его платить алименты?! Шантажом?! Угрозами?! Как?!
– А что, прикажете, было делать?! – взвилась Людмила Сергеевна. – Растить ребенка без всякой помощи? Да, я сказала Афанасьеву, что позвоню его жене и скажу, что у него на стороне есть сын, если он откажется мне платить. Но он захохотал: «Ну и звони! Она в любом случае от меня никуда не денется! Даже если у меня будет полсотни внебрачных детей! Ты не знаешь мою жену. Да ее клещами от меня не оттащишь! Звони!» Тогда я пригрозила судом, генетической экспертизой, установлением отцовства и прочими бюрократическими разбирательствами. Он понял, что я пойду до конца и начал платить. Правда, я требовала двадцать тысяч рублей в месяц, а он платил только семь. Я с этим смирилась. С паршивой овцы...
– Как он относился к ребенку? – голос у Тани стал хриплым, уставшим, бесцветным; не голос, а так – звуки механической куклы.
– Никак он не относился к ребенку! Он ни разу не видел его. Мы перестали с Глебом встречаться, как только он узнал о моей беременности.
– Славик... похож на него? – Голоса не стало совсем, он ушел, растворился, пропал, как когда проведешь много-много уроков подряд и связки объявляют бойкот.
– Похож?! Да он вылитый Глеб! Чернявый чертенок с гонором и самомнением пупа земли. Он говорит: «Мама, я самый лучший!» Я смеюсь: «Почему?» «Да потому что я лучше всех, мама!» Я не разубеждаю его. Пусть лучше живет с чувством собственной исключительности, чем с комплексами неполноценности.
– И он... Глеб, ни разу не захотел посмотреть на ребенка?
– Посмотреть! – Павловская засмеялась. – Да если б и захотел, я не дала бы! Это мой мальчик. Абсолютно, совершенно, исключительно мой! Задача его папаши – вовремя и своевременно метать нам деньги на витамины. Остальное никого не касается. Славик единственный для меня мужчина. Для меня и для моей мамы. Пусть растет центром вселенной. Это миф, что без отцов не вырастают настоящие мужики.
– У него был ребенок и он знал об этом! – прошептала Татьяна, прижимаясь спиной к стене.
– Банальная, в общем-то, во все времена история, – вздохнула Сычева, выкрутила пистолет из рук Тани и спрятала его в карман.
– Да, банальная, только когда она не касается лично тебя, – сказала Таня и встала. – Пойдемте, девочки! Тут все ясно. Она не могла причинить вред Глебу.
Тани гуськом потянулись к двери.
– Эй! Стойте! – крикнула вслед им Павловская. – Да кто вы такие?!
– А вы не догадались? – обернулась Таня. – Не узнали? Не поняли?! Я скучная, блеклая женщина без изюминки, без градуса, с характером старой девы. Одно слово – учительница! Я – жена Глеба! А это его любовницы и мои в некотором роде подруги. Прощайте. Любите своего мальчика. Только мой вам совет – в течение суток уничтожьте все улучшители топлива. Иначе к вам нагрянет УБЭП. Это я вам как жена гарантирую!
Павловская закрыла лицо руками и, кажется, засмеялась. Или заплакала.
Черный кот с грохотом рухнул со шкафа и с остервенением начал рвать пакет с рыбой.
– У тебя были русые волосы...
– Когда от женщины уходит мужчина, она всегда перекрашивает волосы в другой цвет.
– Я не уходил. Не уходил! Не уходил!! Твоя мама сказала мне, что ты умерла. Простудилась, осложнение на сердце, и ... «за неделю сгорела». Так сказала мне твоя мама! Она плакала в трубку, рыдала, предлагала мне съездить на кладбище, говорила, что покажет твою могилу. Я не мог не поверить!!
– Но на кладбище не поехал.
– А что это бы изменило? Ну, постоял у могилки, ну, положил цветочек, человека-то не вернуть!
– Что изменило?! Не было никакой могилы! Не было и не могло быть. Моя мать знала, что ты трус! Она знала, что мой парень до истерики боится тараканов, собак и кладбищ! После нашей с тобой ссоры я действительно простудилась, потому что сорок минут простояла под проливным дождем. Провалялась два дня дома с температурой, потом мать сказала мне, что видела тебя с другой девушкой. Я позвонила тебе, но твоя бабушка заявила, что ты уехал в Алушту.
– Куда?!!
– В Алушту! К тетке. Якобы до конца лета.
– У меня нет тетки. Я ни разу в жизни не был в Алуште. Я не ходил ни с какой «другой девушкой»!
– Когда мать сказала мне, что видела тебя с какой-то девицей, я согласилась уехать на пять лет в Англию, на учебу. Когда я вернулась, ты уже был женат. Женат! На бабе старше себя. Я думала, что смогу равнодушно узнавать о тебе любые новости, но это оказалось не так. Я возненавидела тебя и твою жену.
– Ты следила за мной?
– Нет! Да, немножко следила. Должна же я была знать как выглядит твоя жена, и как выглядишь ты после... после...
– Инга, но ведь это была игра. Милая, маленькая, шутливая, юношеская игра! Ты – принцесса, я – принц, у нас своя волшебная страна со своими законами, которые мы, мы сами придумывали. Игра началась в детстве, но мы увлеклись и притащили ее в свои разумные шестнадцать-семнадцать лет.
– Нельзя играть в неземную любовь и волшебные страны. Это затягивает. Сводит с ума. Я верила в реальность нашей игры. Я верила, что наш маленький общий мир будет существовать вечно. А ты разрушил его. Ты предал свою принцессу!
– Инга!
– Предал! Опоздал на аудиенцию, нет, – на свидание! – на сорок минут. Что полагалось в нашей стране за опоздание?
– Смертная казнь. Да, я опоздал тогда на свидание, но я же особа королевских кровей, на меня это не...
– Распространяется! Перед законом едины все! Ты забыл, что сам придумывал эти правила?
– Инга, мы тогда поругались по глупости. Ну что за ерунда – опоздание?! Я... у меня просто остановились часы.
– «Ничто не может быть оправданием рассеянности и необязательности. Даже собственная смерть»! Разве не ты это всегда говорил?
– Ну хорошо. Ты назвала меня предателем. А разве не ты сделала законом в нашей стране правило: «Предавать можно и нужно, когда этого требуют личные интересы»? Какое наказание полагалось у нас за предательство?
– Сорок ударов палками.
– Всего сорок. Маленькими детскими барабанными палочками, которые хранились на твоих антресолях.
– Да, но по законам нашей страны больший грех всегда поглощает меньший. Так что тебе – смертная
