казнь! За то опоздание. Ведь ты поэтому потом исчез, пропал, ушел, не звонил? Ты боялся!
– Я звонил! Но твоя мама сказала мне, что ты... Я это уже говорил! Наша ссора была детской глупостью. Я понимал это. И ты понимала. Только понять не могу, почему наши родители сделали все возможное, чтобы разлучить нас?
– Моя мама умерла пять лет назад. Я не могу у нее спросить.
– В любом случае детство кончилось. Сказки тоже. Я рад, что ты стала такой красавицей. Ты похудела и стала гораздо выше.
– Каблуки и диета.
– Глаза! У тебя были темно-серые, совершенно другие глаза!
– Они выцвели от холода, который поселился в душе, когда ты ушел. От опыта. От жестокого женского опыта.
– Я не уходил! Твоя мама сказала мне, что... Сказки кончились! Детство прошло!! Хочешь, накажи меня сорока ударами маленьких барабанных палочек!
– Смертная казнь.
– Я поверил, что ты умерла.
– «Смерть не разлучает людей, она их сближает». Ты всегда был согласен с этим правилом нашей игры. Ты должен был придти на мою могилу и...
– Ха-ха! Застрелиться!
– Убедиться, что ее нет! А потом искать меня, носом землю рыть, пытать мою маму! Ты нарушил наши законы, ты разрушил нашу страну, Принц!
– Я очень хочу курить.
– Это невозможно.
– Я пленник?
– Да, но не мой.
– Что значит – не твой?! Это не ты приказала какому-то мужику сделать ложный звонок на мой мобильный, чтобы выманить меня в темный подъезд, а потом огреть по затылку, запихать в машину, привезти сюда и посадить в баню? Не ты?! Кстати, у меня пропали ключи, документы и телефон.
– То, что с тобой произошло, не имеет ни малейшего отношения к нашей игре, к твоему предательству, к твоему опозданию, к тому, что ты – Принц.
– Объясни!
– Тебе не больно?
– Нет.
– Не страшно?
– Нет.
– Я приказала вколоть тебе очень хорошее лекарство. Тебя уже допросили.
– Что?
– Ты уже все сказал, что было нужно.
– Что?!!
– Не помнишь?
– Нет!
– Хорошее лекарство!
– Объясни.
– Аривидерчи, Чуча!!!
– Аривидерчи, Чуча! – три раза успел повторить попугай, пока дверь в комнату медленно открывалась.
Страх вроде бы прихватил Глеба за горло, сбил с ритма сердце, но тут же отступил, оставив место легкому недоумению и непонятной веселости.
«Хорошее было лекарство!»
Инга встала с его колен и без излишней поспешности пересела в кресло напротив.
На пороге стоял молодой коренастый мужик в кожаных джинсах и светлом льняном пиджаке. Это сочетание кожи и льна было таким же нелепым, как и сочетание длинных прядей волос, стянутых сзади в хвост, с грубыми чертами лица.
– Он наврал, – тихо сказал мужик, закрывая за собой дверь. – В его рабочем столе нет ни камней, ни диска.
– Этого быть не может! – Инга резко встала и подошла к мужику. – Не может быть!! Под действием этого лекарства не врут!
– Не врут... – пробормотал Глеб.
Он не понимал ничего.
Ничегошеньки!
Ожившая Инга. Красная комната. Пробитая голова, которая не болит. Хорошее настроение. Дебильный мужик, забывший сменить то ли брюки, то ли пиджак. Какие-то камни! Нужно срочно упасть в обморок. Или умереть. Еще раз умереть – по-настоящему, чтобы не мучили эти смешные кошмары.
– Тебя, мать, надули с лекарством, – с усмешкой сказал мужик Инге. – Подсунули фуфло за бешеное бабло.
– Фуфлозабабло! – заорал попугай. – Баблозафуфло!
– В баню его, – процедила Инга. – В баню, и задать жару!
– Баняжару!!! – не унималась мерзкая птица.
У двери стояла корзина с белыми розами.
«Флек, – вспомнила Таня. – Подлая собака Флек со своею мамашей. И чего они ко мне привязались?»
После всего, что произошло на даче, глаза у нее были на мокром месте, но не от жалости к себе, не от обиды, а от внезапно поселившейся внутри злости.
Эти розы и этот Флек были очень кстати для этой злости.
Привычно запустив руки в колючие стебли, она достала записку.
«Мадам я надеюсь увидеть вас в наилучшем виде сегодня часиков в восемь вечера в ресторане „Прага“, в Царском зале. Не подведите. Мама погладила мне носки и сунула в карман накрахмаленный белый платочек. Прежде чем порвать и выбросить эту записку имейте в виду что я холост молод красив и платежеспособен. Такие парни не каждый день попадаются».
Таня открыла дверь, прошла на балкон и швырнула цветы вниз вместе с корзиной.
Потом села за стол и красной учительской ручкой расставила запятые.
Потом огляделась.
С этими дурацкими розами она не заметила, что вещи в квартире раскиданы. Не придала значения, что дверь закрыта на один оборот. Не обратила внимания, что пол истоптан чужой грязной обувью!
С распотрошенным шкафом, разворошенной кроватью, разгромленными книжными полками комната имела жалкий, нежилой вид. Она имела такой же вид, как жилище Людмилы Сергеевны Павловской на Шатурской улице.
Таня встала и почему-то на цыпочках пошла на кухню.
Сначала она увидела сорванные с окна розовые занавески. Потом сахар и крупы, высыпанные из банок на пол. Потом разбитые цветочные горшки, горстки земли и фиалки, укоризненно уставившиеся на хозяйку. Потом открытый холодильник, из которого были выброшены все продукты. Продукты тоже валялись на полу, в луже, которая натекла из размороженного холодильника. В той же луже, устремив лакированные носки в потолок, торчали черные мужские ботинки. Шнурок на одном из них был развязан и черным червяком пристроился на сухом участке пола. Он словно торопился удрать с этого страшного мужского ботинка, но не успел и замер под пристальным Таниным взглядом.
Таня наклонилась и заглянула под стол. Там, вытянувшись, лежал седой мужик в хорошем костюме,
