– Бэ-э –э... – вдруг проблеял майор, – бэ-э-э...
– Ну вы тут нажрались, – кивнула Беда на пустые бутылки, чудом устоявшие на краю стола. – А ведь майору-то с утра на работу идти, убийц ловить! Правда, майор?
– Бэ-э-э, – снова подал голос майор.
– Что он хочет сказать? – спросила у меня Элка.
– Наверное то, что ты сломала его крышу, – предположил я.
– Фиг с ней, с крышей. Главное – ты свободен. – Элка обняла меня и поцеловала так, как никогда в жизни не целовала – длинно, всерьез, как целуются школьницы, которые хотят доказать, что они взрослые и умеют все.
– Пятьдесят целых, восемь десятых ноль в мою пользу, – пробормотал я, когда она освободила мои губы.
– С чего это ты перешел на дроби?!
– От счастья. – Я обнял Элку. – От большого человеческого счастья я перешел на дроби.
Мы стояли посреди разгромленной веранды и, задрав головы, смотрели на звезды, которые светили в щербатый пролом. Под ногами у нас валялся пьяный майор и это обстоятельство почему-то делало меня еще более счастливым.
– Значит, живой ты?!
Мне так надоели толстые пальцы Барсука, которые щупали меня, мяли, тыкали и поглаживали, что я с силой отпихнул от себя руки майора.
– Да живой я, живой, батя Барсук!
– А это кто? – он указал на Элку.
– Беда, – честно сказал я.
Майор схватился за сердце, но Элка меня быстро поправила:
– Жена я его, Элка! Вы же меня знаете!
– А откуда ты здесь?
– Я с крыши упала. Это я там шумела, а не соседские кошки.
– А где кошки?! – Барсук огляделся. – Кошки где?!
Я понял, что отвечать на вопросы майора бессмысленно и промолчал.
– А почему в потолке дырка? А кто это столько моей водки выпил?!
– Она, – указал я на Элку и тут же получил от нее подзатыльник.
Полчаса мы с Бедой потратили на то, чтобы привести Барсука в чувство. Уложив на диван, мы отпаивали его крепким чаем и убеждали, что все теперь будет хорошо. Барсук тер свой затылок, по-детски заглядывал мне в глаза и жалобно спрашивал:
– Нет, ну ты точно живой?
Он только однажды сменил пластинку и спросил: – А кого же в автозаке третьим нашли? Кого дед твой похоронил?!
Я рассказал ему о том, как конвоир подсадил по дороге своего друга. Барсук опять начал тереть свой затылок и вдруг внезапно заснул, захрапев так громко, как могут храпеть только одинокие, холостые майоры.
– Пошли, – я потянул Элку к двери.
– А... крыша? – она указала на звезды, светившие над нашими головами.
– Починит. Он нам моральный ущерб, мы ему – материальный. Кстати, как ты на крыше-то оказалась?
– Залезла. Там лестница есть. Веранда стеклянная, близко не подойдешь, а мне услышать все надо было. Вот я и... Крыша хлипкая оказалась, зато слышимость просто отличная.
– Ты все слышала? Про «Гарант», про старичков, про мизинец?
– Все. Только говорить об этом сейчас не хочу.
Я тоже сейчас не хотел говорить об этом. Мои желания так редко совпадали с Элкиными, что я тут же мысленно зачислил нам ничью.
Мы вышли на темную улицу и побрели по дороге, взявшись за руки.
История моего воскрешения взбудоражила город.
Известие о моей невиновности и чудесном спасении всколыхнуло скучную жизнь обывателей. Разговоры о Глебе Сазонове несколько дней подряд можно было услышать в очередях, на автобусных остановках, на базарах, на пляжах, на лавочках. Что там болтает пресса, я намеренно не читал и не смотрел. Я постарался вернуться к нормальной жизни и не вспоминать прошлого. Хотя, если честно, я могу с уверенностью сказать, что это прошлое меня очень многому научило. Мне кажется, что я даже дышать стал с особенным наслаждением и болезненной радостью. Те простые, повседневные вещи, которые я раньше делал, не замечая – ел, спал, купался, загорал, бездельничал или работал, – теперь доставляли мне физическое удовольствие. Впрочем, может быть, в этом были виноваты мои зажившие ушибы и ссадины? Может, у меня просто ребра срослись? К врачу я, кстати, так и не обратился. Что они понимают, эти врачи?!
Через несколько дней мне по почте пришло письменное уведомление из милиции о том, что дело, возбужденное против меня, прекращено «за изменением обстоятельств». Мне даже предлагалось обратиться в Федеральный суд для возмещения морального и материального ущерба. Мысль о том что за свои мытарства я могу потребовать у государства деньги, насмешила меня. Я порвал уведомление на мелкие кусочки и развеял их по двору, в котором вырос.
Выяснилось, что погибший парень, которого нашли в сгоревшем автозаке и которого приняли за меня, работал на рынке. У него не было ни семьи, ни родственников, поэтому никто его и не спохватился, кроме соседа по общежитию. Сазон распорядился переделать памятник на могиле и выбить на нем настоящее имя погибшего. Мы с Элкой сходили на кладбище и положили на могилу цветы. Кто бы он ни был, этот парень, мне было искренне его жаль.
Жизнь потихоньку налаживалась, входила в свое русло.
Мы с Элкой вернулись жить не в дом напротив банка «Морской», а в квартиру Сазона, в свою тесную, скудно обставленную комнатенку. Вернулись ночью, на цыпочках, стараясь никого не будить. Утром маман, увидев меня, пьющего на кухне чай, всплеснула руками, сказала «А-ах!» и ... разумеется, плюхнулась в обморок. Упала она очень удачно, ничего не задев, красиво подломив колени и изящно раскинув руки. У меня даже закралось подозрение, что этот красивый обморок она просто изобразила.
На шум прибежала Кармен. Увидев маман, лежащую на полу, а потом меня – живого и невредимого, она тоже свалилась без чувств. Вот она-то упала искренне и со всего маха, порушив спиной много бьющихся мелочей – чашек, тарелок, стаканов. Пожалуй, платяной шкаф упал бы с меньшим грохотом и занял бы меньше места, чем эта испанка. Завтрак мой был испорчен. Я вскочил и заорал:
– Элка!!
Прибежала Беда и быстро решила проблему без помощи нашатыря. Она просто полила дам водой из чайника. Вода оказалась довольно горячей, маман с визгом подскочила, потирая обожженное плечо. Она бросилась ко мне и прижала мою голову к своей полуобнаженной груди. Увы, ничего кроме паники я не ощутил. Сыновние чувства никак не хотели во мне просыпаться.
– Деточка, вы моей смерти хотите? – обратилась маман к Беде.
– Что вы, что вы, Генриетта Владимировна, – затараторила Элка, – я хочу, чтобы вы жили долго и по возможности счастливо! Я все для этого делаю! – Она с сожалением заглянула в чайник, в котором не осталось горячей воды.
Кармен сидела на полу и что-то говорила нам по-испански, пальцем тыкая в свой живот. Наверное, она пыталась сказать, что очень проголодалась.
Семейного уюта я долго не вынес и на следующий день приступил к обязанностям спасателя. Как ни странно, мое отсутствие на пляже никто не заметил. Ленька-матрос принес мне зарплату, и даже премию за то, что за время моей работы «никто не утоп», как он выразился. В общем, жизнь потихоньку налаживалась. Только одно обстоятельство мешало в полной мере ей наслаждаться: молоточник оставался на свободе.
