Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: 'Сам иди на рожон'. А он поднял мою винтовку и говорит: 'Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу'. Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите...
Н о в и к о в. Да кому твоя исповедь нужна? Чего ты оголяешься? Мы тебя просили?
Б о л ю т и н. Да, не просили. Вы ничего не просите. Ни жизни, ни жалости, ничего. Я дурак пьяный. О, идиот!.. (Ярошу.) А этого зверя уничтожу, пусть тронет только... Только тронь меня! Мне уже все равно.
Бросается ничком на нары и затихает. Молчание. Ярош поворачивает выключатель и ложится. Зал освещен теперь красным светом из печного поддувала; слабо светятся высокие окна с темными Давидовыми звездами. У двери на стуле дремлет Лутс, держа винтовку между коленями. Валя положила локоть на барьер хор, лица ее не видно, свисают волосы. Новиков у печки задумчиво помешивает угли кочергой. Гречка курит, сидя на нарах. По залу пробегают полосы света от автомобильных фар.
Где-то далеко раздается одинокий выстрел из винтовки.
Н о в и к о в (негромко). Николай.
К о е л и (не сразу). Что?
Н о в и к о в. Сколько отсюда до Москвы?
К о е л и (подумав). Километров пятьсот.
Тишина.
Н о в и к о в (запевает слабым чистым тенором):
Вдоль по улице метелица метет.
За метелицею девица идет.
Г р е ч к а (тихо вторит):
Ты постой, постой, хорошая моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя.
Л у т с (очнувшись). Поют! Поют русские...
Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):
На твою ли на приятну красоту,
На твое ли что на белое лицо...
Г р е ч к а (вторит):
Ты постой, постой, хорошая моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя...
2
Тот же зал. Горит та же лампочка. Снова вечер. Но людей в зале больше - уже десятки советских военнопленных обитают в Н-ской синагоге. Я р о ш чинит сапог. Г р е ч к а мастерит санки. Е р е м е е в зашивает свой кожух, вкладывая в это занятие застенчивую заботливость. Б о л ю т и н лежит, закинув руки за голову. У печки М е р к у л о в с перевязанной головой; ему плохо - он говорит с трудом и трудно поворачивает голову. По-домашнему - внизу, не на хорах - сидит и разговаривает В а л я.
У двери Л у т с с винтовкой.
Разговаривают группами и по двое, кто шумно, кто почти шепотом.
Разговор то разделяет, то объединяет людей.
Я р о ш. Наша местность скрозь угольная. У наших стариков в морщинах уголь засел - не вымывается.
М е р к у л о в. А у нас дело чистое - текстиль. Угля нет, работаем на торфе.
Я р о ш. Торф - ерунда. Антрацит - вот король над королями.
М е р к у л о в. На торфе тоже ничего. Справлялись. Привычка много значит: у нас привыкли к торфу.
Е р е м е е в. Смело людей со всей земли... А я по большей части в лесу жил.
Я р о ш. Наша степь! Говорят, в ней красоты нету. Что они понимают в красоте! Такой воли - аж до свиста в ушах - ни в садах нет, ни в лесу.
Е р е м е е в. В лесу тихо. Белка орехом играет. Зайцы кувыркаются...
Я р о ш. В степи травы - вот! По пояс!.. Медом пахнут, а цветов!..
Е р е м е е в. Как-то вышел без ружья и наскочил на медведицу. Она детная, свирепая; а при мне только нож. Сцепились - думал, конец... Видишь - вот шрам и вот, это от ее когтей.
М е р к у л о в. Сила у вас, Еремеев.
Е р е м е е в. Сила есть.
Я р о ш. Как-нибудь померимся.
Е р е м е е в. Сперва поправься как следует. Контузия тебя покачнула. Я сейчас гораздо тебя крепче. Не сладишь со мной.
Я р о ш. Выйдем на волю - поправлюсь как следует.
Ш а р а ф у т д и н о в. Уйти трудно. В такой одеже - за три километра видно, что идет пленный.
Я р о ш. Метель метет, не видать ни дьявола в трех шагах, не то что в трех километрах.
Ш а р а ф у т д и н о в. Кто пустит пленного переночевать? Побоятся.
М е р к у л о в. Один побоится, другой побоится, третий пустит.
Е р е м е е в. Леса надо держаться. В лесах народ непужливый. Хладнокровный.
Ш а р а ф у т д и н о в. Не поймите так, что я трус. Поймите правильно: я хочу рассчитать, как мужчина. Зачем надо, чтобы я вышел за ворота - и фашист всадил мне пулю между лопатками? Мне надо, чтобы он от меня получил пулю - в лоб! (Помолчав.) И все равно я выйду за ворота. Я больше не могу здесь...
П а р х о м о в (рассказывает Гречке). Мы этот вопрос подработали и представили ему на рассмотрение. Немного погодя он меня вызывает. 'Ваш, говорит, материал, товарищ Пархомов, подработан серьезно; а вот у Дудникова, говорит, неглубоко; вы ему помогите'. Дудников вообще несолидно держался, разбрасывался очень, в личной жизни тоже... Я ему, конечно, помог. У меня картотека была замечательная, я сам ее создал, карточка за карточкой, все сектора пользовались... Дудников вечно против нее делал выпады, мне передавали, что он меня называл крохобором и кротом, а тоже в трудные моменты жизни моя картотека его выручала! Кабинет у меня был не такой, конечно, как у руководства, - по внутренней лестнице, комнатка метров шесть, не больше, и темноватая, - Дудников острил, что мы в этих кабинетах как чижи в клетках... Но в смысле работы были созданы все условия: шкаф в стене, два телефона, городской и внутренний Столовая своя, закрытая, в этом же здании, очень удобно... Я что хотел сказать. Я хотел сказать, что ведь мы же вернемся в нормальное существование. Некоторые товарищи это недоучитывают. Они недоучитывают, что мы должны будем отчитаться о нашем пребывании здесь. Каждый должен будет осветить этот отрезок своей биографии, не утаивая никаких подробностей, за весь период. Вот Ярош меня ударил. Вы его взяли под защиту...
Г р е ч к а. Не то что под защиту!..
П а р х о м о в. Разрешите. Я не собираюсь делать выводы. Обстановка немыслимая, и он контуженный. Я учитываю. Пусть это событие здесь и останется.
Г р е ч к а. Тем более, дорогой, - тебе тоже мало интереса, чтоб об этом событии узнал кто-нибудь на воле.
П а р х о м о в. Хотя бы тот же Дудников. Вы совершенно правы. Но вот такой факт: отдельные товарищи вступают в разговоры с полицаями и даже с немцами; зачем это, товарищ Гречка? Советскому гражданину не о чем говорить с врагами!
В а л я (рассказывает Новикову и Коели). Я бежала в бомбоубежище, а кругом сыпался дождь из стекла, какие-то столбы поднимались черные...
