Из дома доносился запах пищи, и у Матта потекли слюнки. Если бы он подумал, он бы понял, что ее муж, молодой Конн, еще не вернулся. Верх дома занимал ткацкий станок. Стук челнока и ритмичный глухой стук педалей можно было слышать задолго до подхода, когда на нем ткали.
– Он ушел помогать отцу. Что ты хотел?
Это прозвучало не гостеприимно. В дни, когда мать Дейви была жива, она обычно просила его войти и предлагала перекусить, прежде чем задавать подобные вопросы.
– Я пришел узнать, все ли в порядке с Дейви. Он пропускает школу, не заболел ли он.
– Нет, он не болеет. Но его брат Боб повредил ногу и не может ходить, а кому-то надо глядеть за скотиной. Я никак не могу. С четырьмя детьми мне надо и прясть, и готовить, и бобы пропалывать, и я не знаю, что еще. Одному Богу известно. Он дал мне только две руки, а работы хватит на все шесть.
Она сердито нахмурилась. Матт подумал, жалеет ли она, что вышла замуж за Конна. Когда-то она была самой миловидной девушкой в деревне и горничной у господина. Но ее рассчитали, когда господин женился, ибо новая жена не желала держать такую хорошенькую служанку в доме. Чем стать дояркой, она предпочла принять предложение только что овдовевшего крестьянского ткача. Конн хорошо с ней обращался, никогда не бил ее, даже когда у нее подгорал обед, у них родилось четыре малыша. Они жили все вместе и тесно. Ее падчерица Бетти и пасынок Боб были старше ее, и для Дейви нужна еда и одежда, да еще старик, худший, по ее мнению, из всех, корил ее открыто за промахи...
Она почувствовала запах подгоревшего мяса и кинулась в дом с нечленораздельным криком. Матт привязал Гоулдфинча и последовал осторожно за ней. Он помнил, как выглядел дом при жизни матери Дейви. Теперь он был неухоженный и заброшенный. В нем стоял спертый воздух. На большом столе грудились грязные тарелки и горшки. В углу стояла неприбранная кровать, покрытая кусками шерсти. На полке над камином дорогая оловянная посуда совсем потускнела. Урсуле не хватало времени на чистку оловянной посуды, как впрочем и на все остальное. Дом был небольшой и довольно пустой. Но Матту он всегда казался уютным, как его второй дом. В большой комнате Конн и Урсула жили и ели, отдыхали после работы. В углу стояла их кровать и люлька для малышей.
Через дверной проем на другой стороне находилась еще комната, где Боб и Дейви делили одну кровать, а Бетти и Старый Конн имели по койке. На пол на ночь клался тюфяк для двух старших малышей, а на день его сворачивали. Скрытая лестница в каменной стене вела наверх на чердак с ткацким станком. В главной комнате, напротив кровати, деревянная лестница без перил спускалась вниз в кладовую, где держали морковь, репу, картофель, лук и яблоки. Иногда туда клали мешок с овсом или бобами. Внутри большого дымохода всегда хранились окорока и бекон, иногда подвешивалась рыба для копчения. Над столом на гвоздях висели пучки трав и связки чеснока. Была еще одна маленькая холодная каменная комната в задней части дома. В ней держали молоко и сыр. В ней же взбивали масло. Там обычно стоял бочонок доброго октябрьского эля, и висели кролик или заяц, или фазан, а то и все вместе, в ожидании потрошения.
Дом, сам по себе, был не без удобств. Помимо оловянной посуды, красивый красный коврик заботливо положили на пол перед лучшим сиденьем – крепким дубовым стулом с резьбой. Говорили, что этот стул Старый Конн сам сколотил еще в юности. Стояли табуреты, так что дети могли не сидеть на полу, красивый дубовый шкаф для одежды, лоскутным покрывалом застилали на день кровать. В общем все вполне достойно и спальни госпожи.
Однако в доме теперь ощущалось затхлое негостеприимство, и Матт от всего сердца пожалел Урсулу. Она помешивала одной рукой мясо, держа другой веретено, чтобы не испачкать. Женщина согнулась под тяжестью уснувшего и обвисшего ребенка. Его склоненная головка едва не прижималась к краю горшка.
– Прошу прощения, что вторгся к тебе, хозяйка, – сказал Матт самым вежливым тоном, – но раз уж я здесь, позволь хотя бы помочь тебе. Ребенок спит. Разреши мне положить его в кровать.
Она посмотрела на него с недоверием.
– Нет, хозяин, это не подходящая работа для тебя.
Матт шагнул к ней, двигаясь медленно, будто она была диким животным и могла испугаться.
– Ты умеешь нянчить детей?
– Я очень хорошо могу их нянчить, моя няня Флора может это подтвердить.
Хотя Урсула глядела со страхом, она не шевельнулась, пока он развязывал концы пеленок и осторожно забирал ребенка на руки. Ее спина тотчас распрямилась, ощутив свободу, но она все еще наблюдала за ним, немного нервно, когда он баюкал малыша и смотрел в его запачканное личико.
– Это кто? – спросил он.
Черты лица ребенка были довольно милы, но запах от него шел не очень приятный.
– Конечно, Маригоулд. Питер спит в люльке, слава Богу. Двое других с Бобом – за домом. Что я буду делать, когда младшие начнут бегать вокруг, я не знаю.
Тон ее голоса опять становился обиженным, и Матт осторожно ушел и положил Маригоулд в кроватку в темном углу рядом с братом. Потом постоял немного, укачивая малышей, пока те не уснули. Когда он вернулся, Урсула уже успокоилась, отложила в сторону пряжу и пекла овсяные лепешки на противне. Она примирительно улыбнулась Матту, обнажив редкие зубы.
– Ну, молодой хозяин, это очень любезно с твоей стороны. Ты останешься на ужин? Дейви скоро придет. Он пасет коров и гусей на общинном выгоне весь день, но желудок приведет его домой. Пойди за дом и посиди пока с Бобом.
– Чем я могу помочь тебе? Я могу помешать мясо? – предложил Матт, но она снова приняла раздраженный вид.
– Нет, нет. Ты мне здесь мешаешь. Я сама управлюсь.
За домом, где воздух казался удивительно свежим после духоты комнат, вдоль побеленной стены избы стояла скамейка. На нее падали последние лучи заходящего солнца. Там Матт и нашел Боба. Он сидел, вытянув ноги. С другой стороны, где была холодная кладовая над стенами торчала крыша, служившая для сохранения в кладовой прохлады. Здесь под скатом крыши лежали сложенные блоки торфа и небольшие бревна для очага. Несколько ласточек гнездились над заготовками дров и дерна. Они метались туда-сюда, добывая пищу и вскармливая птенцов. Их призывное «сви-сви» дополняло хриплый крик грачей.
Нога Боба была перебинтовала почти по колено, и он с беспокойством поднимал глаза, когда кто-нибудь
