Наиболее бойко шли его статейки о похождениях инопланетян с головами в виде лампочек накаливания. Однажды его опус, да еще с фотографией, попал на первую страницу национального таблоида: Ингеблатт писал о финансовой поддержке, оказанной инопланетянами Биллу Клинтону в его избирательной кампании. Номер разошелся за один день.
Присутствие Ингеблатта действовало Ройс на нервы.
– Вот и мои родители, – обрадовался Брент. – Давай сначала поздороваемся с ними, а потом посмотрим, что выставлено на аукцион.
Ройс позволила ему провести ее по лабиринту накрытых столов. Зал был освещен свечами, свет их причудливо играл на стенах, затянутых драпировочной тканью персикового цвета. Пятачок для танцев был превращен в выставку аукционного товара. Ройс рассматривала толпу на пятачке, надеясь отыскать в ней знакомых.
– Я заказал вино, – сообщил им Уорд Фаренхолт. – Нельзя же пить недоброкачественный благотворительный каберне!
– Отличная мысль! – сказал Брент и чмокнул свою матушку в щеку.
Ройс завидовала близким отношениям между Брентом и его матерью. Отец и сын всегда держались отчужденно, что компенсировалось привязанностью между матерью и сыном. Ей хотелось считать это добрым признаком: она помнила разговор с Талией и Вал, в котором было сказано, что о мужчине можно судить по тому, как он относится к матери.
Ройс невнятно поздоровалась с родителями Брента. Отец Брента вечно был всем недоволен. Оставалось удивляться, как Кэролайн Рэмбо удалось удовлетворить его стандартам образцовой невестки. Так или иначе, Уорд был с Кэролайн почти нежен. Видимо, у него все-таки имелось сердце, только открывал он его немногим избранным.
– Ройс была вчера великолепна, верно? – обратился Брент к отцу.
– Бездомным все равно не на что надеяться. Они всегда были и всегда будут неизбежным злом.
Уорд обращался исключительно к Бренту, будто рядом не было Ройс. Уорд игнорировал большинство людей, обращаясь только к немногим счастливчикам, подобным Кэролайн, которых не обвинял в недоброкачественности. С Ройс он изволил говорить лишь тогда, когда этого никак нельзя было избежать.
– Вы готовите новую пробную передачу? – спросила у Ройс Элеонора.
– Да. Я буду беседовать с руководительницей Центра помощи бедствующим женщинам. Я хотела пригласить ее на прошлую программу, чтобы сделать рекламу этому аукциону, но они, судя по всему, обошлись без моей помощи. Сколько тут народу!
– В следующий раз, – сказала Элеонора с притворной теплотой, – вы будете выглядеть лучше, если гример сильнее запудрит вам веснушки. А волосы…
– Мама, – вмешался Брент, – Ройс не хотела прятать веснушки и менять прическу.
Ройс с вызовом посмотрела в ледяные голубые глаза будущей свекрови. Добиваться одобрения этой особы было напрасным занятием. Чтобы она когда-нибудь еще попробовала ей понравиться…
– Я не хочу быть очередной безликой блондинкой в студии. Бог наделил меня вьющимися волосами и веснушками. Пускай зритель получает меня в натуральном виде.
– Ройс – большая оригиналка, – сказал Брент. Элеонора одарила Ройс широкой улыбкой, припасенной для бездомных и либералов.
– Вижу.
Ройс отвернулась, чтобы не ляпнуть какую-нибудь резкость. Неужели ее связь с Брентом обречена на разрыв? Она обошла стол, нашла карточку со своим именем и положила рядом сумочку от Лейбер.
Сумочка представляла собой котенка, усыпанного драгоценными камнями, и больше походила на произведение искусства, чем на предмет обихода. Сверкала она почище, чем праздничный фейерверк. Зеленые глазки котенка лучились, как живые; можно было подумать, что котенок поднимает ее на смех за то, что она тратит столько времени в обществе людей, которые ее ненавидят.
Она утешилась тем, что в этот вечер рядом с ней будут двое приятных ей мужчин: по одну руку – Брент, по другую – дядя Уолли. Но что это? Карточка Брента была рядом, но на второй стояло незнакомое имя. Она поручила котенку охранять тарелку и предприняла обход стола, памятуя о фиаско на предыдущем приеме, когда ее соседом оказался Митч. Она не сомневалась, что виновницей происшедшего была Элеонора.
Кэролайн, разумеется, будет сидеть между Брентом и его родителями, в обществе своего итальянского графа. Другие пары принадлежали к числу друзей Фаренхолтов. Ройс сама выдвинула идею посетить этот аукцион и надеялась, что с ней посадят дядю Уолли.
К ней подошел Брент.
– Посмотрим на аукцион. Мать говорит, что там предлагают замечательные сережки и ожерелье от Картье.
– Меня не интересуют безделушки! – отрезала она.
Рядом как из-под земли выросла Элеонора.
– Что-то не так?
– Почему рядом со мной не будет моего дяди?
– Дело в том, что я, то есть мы… – Она обернулась к сыну. – Мы с твоим отцом решили, что Уоллесу Уинстону будет удобнее за другим столом.
– Какая наглость!
От этих слов Ройс Элеонора побледнела. Презрительно взглянув на сына, она заторопилась прочь.
Брент поймал Ройс за руку.
– Мама решила сделать лучше твоему дяде, Ройс.
Она вырвалась, разом припомнив все обиды, причиненные ей Фаренхолтами. Эта оказалась последней каплей. Почему она так долго терпела их издевательства?
– Дурак! Тебе отлично известно, что твои родители осуждают дядю Уолли. Им нет дела до того, что он один из самых уважаемых журналистов города и всей страны.
– Ты права, – нерешительно отозвался Брент.
– Меня они тоже ненавидят. – Она набрала в легкие побольше воздуху, заранее сожалея о словах, которые твердо решила произнести, но зная, что у нее не остается иного выбора. – Я не хочу быть невестой человека, родители которого испытывают ко мне презрение. Дядя Уолли – единственная моя родня, а твои родители сознательно его оскорбляют. Он купил билет на аукцион, чтобы сделать мне приятное. А теперь ему придется томиться Бог знает где…
Брент взял ее за плечи.
– Я все улажу.
– Не утруждай себя. – Она оглянулась на Фаренхолтов. К ним только что присоединились Кэролайн и итальянский граф. Все четверо улыбались и по очереди обнимались. – Я найду дядю и сяду с ним.
– Ройс! – Карие глаза Брента глядели умоляюще: «Я люблю тебя! Я поговорю с родителями и вправлю им мозги».
– Я отменяю нашу помолвку, пока мы все не обсудим.
– Не отменяешь, черт возьми! – Он вспылил, что было ему совершенно несвойственно. – Поговорим позже. – Он понизил голос. – Когда останемся одни.
С трудом держа себя в руках, она бросилась на поиски дяди. В зале было слишком многолюдно. О том, чтобы быстро отыскать здесь нужного человека, не стоило и мечтать. Ее приветствовали жестами Диллингемы, но, к счастью, они были слишком далеко, и она миновала их, что при данных обстоятельствах не выглядело грубостью. Дядю она нашла у стены. Он томился в одиночестве.
– Мне очень жаль, – сказала она ему, – но Элеонора Фаренхолт переставила карточки.
– Не имеет значения, – ответил Уолли со своей неизменной улыбкой.
– Для меня имеет. Я так дальше не могу. Я отменила помолвку до тех пор, пока не разберусь с родителями Брента. – Она взяла дядю под руку. – Этим вечером, прежде чем одеться, я поднялась наверх, в отцовский кабинет. Там я всегда вспоминаю его. Какой счастливой семьей мы были! У меня никогда не будет так же с…
– Дорогая, не надо с такой легкостью отказываться от любимого человека. И, главное, пускай тебя не тревожит их отрицательное отношение ко мне. Меня всю жизнь отвергают. Я к этому привык.
