— А что за реквизит?
— Кумач, краски, подрамники для лозунгов.
— Аааа….
Анна Степановна развернула «вечерку» и покачала головой:
— Ииии… вот и на нашей улице праздник… Мишок! Таблицу напечатали.
— Щас тыщу погасим, мам, — Михаил вышел из соседней комнаты, заглянул в газету. — Это что, пятидесятый год?
Анна Степановна сощурилась.
— Без очков не вижу… принеси-ка очки… да! И шкатулку с комода.
— Щас, мам.
Она отодвинула в сторону сахарницу, чашку с недопитым чаем, расстелила газету на столе.
Михаил принес очки и небольшую резную шкатулку.
— Поставь на стул, — Анна Степановна одела очки.
Михаил поставил, открыл.
Конверт с облигациями лежал внизу.
— Пятидесятый, — склонилась над газетой Анна Степановна, — Ну, давай посмотрим. Я сначала, а ты проверишь.
Михаил вынул облигации из конверта.
— Там разложено по годам.
— Вот пятьдесят пятый, пятидесятый, … вот, мам…
Она взяла облигации, слюня палец, отделила первую:
— Так, значит, пятидесятый, давай сначала двухсотрублевые… Ноль восемьдесят, пятьсот сорок шесть…
— Ноль восемьдесят… восемьдесят три….
— Ноль восемьдесят три… шестьсот… четыреста…
— Попала! Четыреста девяносто пять и по пятьсот семьдесят.
— Да. Есть одна.
— Двадцать рубликов.
— Погоди-ка, тут еще… ноль восемьдесят три пятьсот тридцать два.
— Ага! Откладывай сюда.
— Теперь ноль шестьдесят один, двести восемьдесят.
— Ноль шестьдесят… двести семьдесят пять… нет вроде…
— Как нет! Попали. Видишь, с семьдесят пять по девяносто пять.
— Точно! Молодец. Действительно есть… девяносто пять… Возьми.
Михаил отложил облигацию.
— Теперь… ноль сорок один двести десять…
— Так, вот двести шестьдесят пять… нет. Сто пятьдесят по сто девяносто пять… нет…
— Нет. Оставь ее.
— А это какие?
— Это сторублевки.
— А что это написано.
— Это дедушка твой так расписывался. Это ведь его. Из последней драли … А это бабушкина… А вот и мои… тоже… девятьсот рублей получала. А в год больше тыщи выдирали. Так. Вот эти проверили.
— А маленькие?
— После. Давай. Ноль девяносто один… девяносто…
— Девяносто один двести… сорок… нет что-то.
— А вот… двести шестьдесят… нет, проскочили. Немного совсем.
— Рядом почти… Еще две большие?
— Ага. Смотри сам, ты счастливый.
— Ну-ка. Ноль двести пять четыреста тридцать. И эта четыреста тридцать семь… Есть! Четыреста десять по четыреста девяносто пять.
— Ну! Девать некуда будет. Давай маленькие.
— Маленькие… А красивые они…
— Толку что… Смотри вот эти. Они все подряд идут.
— Точно… Ноль шестьдесят три сто девяносто девять… так… так… есть! Все, наверное. Четыре все.
— Ну, Мишка, молодец!
— Возьми. А эти какие?
— Это пятьдесят первый.
— Большая пачка.
— Большая… дедушка, бабушка и я. Втроем.
— А дядя Костя?
— Ну, он ведь только в пятьдесят седьмом приехал. А его облигации у Надежды Ивановны. Он вообще их выбрасывать хотел. В шестьдесят восьмом, переезжали когда, он брать не хотел. На помойку, говорит, выкину. Надя еле уговорила.
— У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.
— Да. Многие выбрасывали. Думали, что теперь фиг получат. Особенно после реформы. Я вон прошлый раз гасить ходила, а одна старушка говорит, я, говорит, под обои их клеила. А сейчас уже не отдерешь.
— Конечно. Тоже догадалась… это еще обиднее, чем на помойку…
— Это что, мы пятьдесят четыре рубля погасили?
— А что, мало?
— Да, ничего… А подумать, Миш, так что б им, например, весной взять и объявить, мол, приходите и всем погасят за пятидесятый год. И номеров никаких и волокиты.
— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут. А государству выгода.
— Да. Разве что ради этого… Слушай, ты норму собираешься есть, или нет? Вторые сутки на окне лежит.
— Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.
— Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.
— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.
— Сестра! — донеслось из распахнутой двери палаты.
Зоя нехотя встала.
Сидящая рядом Клава пила чай:
— Чего он орет? Кнопка не работает, что ль?
— Да это безрукий тот…
— Аааа…
Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.
— Что случилось? — тихо спросила Зоя.
— Сестра… вот… это…
— Утку, что ль?
— Ага.
Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло…
Краюхин заворочался.
— Через пять минут приду.