Маша связывала вместе два объёмистых мешка. Завёрнутый в одеяло ребёнок, пищал, лёжа на тумбочке.
— Маша, Светка кричит в одеяле.
— Увязал чемоданы?
— Ага… вещей — не бог весть…
Маша взяла ребёнка на руки, вздохнула:
— Стол, кроить за бесценок соседям отдали…
— Бог с ними, — лейтенант посмотрел на часы, кивнул, — а теперь умещаемся в краткое ЕСТЬ! Быстро, Маша!
Он достал из портфеля блестящий футляр ЕСТЬ! Вдвоём они быстро запихнули в него чемоданы, мешки, сетку с кастрюлями, резной сундучок, Светку, котёнка и влезли сами. Лейтенант запер ЕСТЬ! изнутри.
Через полчаса скорый поезд, гружённый глухо позвякивающими ЕСТЬ!, мчал их в заснеженную Игарку.
Среди заводов и лесов гудков и вьюги перекличка. От Киевского в ноль часов отходит электричка.
Просторен, полупуст вагон. Застывшая немая сцена. Вплывает в пригородный сон, закончив труд, вторая смена. У заметённого окна, откинув с плеч платок пуховый, склонилась девушка одна над книжкою, давно не новой.
Сосед возьми да подсмотри, что книга та — учебник школьный…
А ей, поди, уж двадцать три. И стало его сердцу больно:
— Так, значит, и тебе пришлось узнать военных лет печали?
Квадраты света мчались вкось. Вагон причалил, вновь отчалил.
Людей сближает скорость, ночь, метель, мелькающие дачи.
Спросил он:
— Можно вам помочь решить по физике задачу?
— Нет, что вы, я решу сама, — она в ответ сказала просто.
И стала вдруг теплей зима, и люди словно выше ростом.
Поезд начал тормозить. Сосед приподнялся, вздохнул:
— Ну, что ж, до свидания. Желаю вам успеха в учёбе.
— Спасибо, — улыбнулась девушка. Голова её медленно тянулась к потолку. Поезд остановился.
Сосед сошёл на занесённую снегом платформу, сунул руки в карманы.
Несмотря на двадцатиградусный мороз, от лежащего вокруг снега шёл пар, с косой крыши над кассой текли проворные ручьи.
Мимо прошёл человек, остановился позади кассы, расстегнул штаны и стал смывать жёлтой струёй снег с крыши.
Сосед осторожно пробрался меж его ногами и заспешил на автобус.
— Войдите! — капитан милиции поднял голову.
Дверь отворилась и в кабинет вошла невысокая девушка.
В руке она держала хозяйственную сумку.
— Здравствуйте, — робко проговорила девушка, подходя к столу капитана.
— Здравствуйте, — он отложил в сторону ручку и вопросительно посмотрел на неё.
— Меня к вам из восьмого кабинета направили. Я сначала туда зашла. А там сказали, что нужно и пятнадцатый.
— Так, — капитан сцепил замком руки, — а вы, собственно, по какому делу.
— Я… девушка замялась.
— Да вы садитесь, — капитан кивнул на стул.
Девушка села, поставила сумку на колени:
— Понимаете, товарищ милицанер, я живу, то есть мы с мамой живём на Малой Колхозной.
— Так.
— И, вообще… Я даже нс знаю, как рассказать…
— Вы нс волнуйтесь. Расскажите все по порядку.
Девушка вздохнула:
— В общем, этим летом у нас с мамой комнату снимал один лейтенант. Моряк. Он по каким-то делам приезжал, в командировку, а в гостинице жить не захотел. Крысы и клопы, говорит, там.
— Так. И что же?
— Ну вот. Жил месяц. Платил исправно. Весёлый такой. Аккуратный Три риза со мной на танцы ходил. В кино тоже. С мамой разговаривал. А когда уезжать надумал, то стал со мною говорить, — девушка потупилась, — разрешите, — говорит, — вам на память своё сердце подарить.
— Так.
— И когда я плавать буду, — говорит, — где-то в дальней стороне, хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне. Ну, я ответила шутливо, — девушка наклонила голову, — что приятна эта речь, но такой большой подарок неизвестно где беречь. И к тому ж, товарищ милый, — говорю, — разрешите доложить, чтобы девушка грустила — это надо заслужить.
— Так. Ну и что — уехал он? — капитан с интересом смотрел на неё.
— Уехать-то уехал, но вот, — девушка достала из сумки банку, обтянутую чулком, — вот это, товарищ милицанер, я нашла у себя в тумбочке.
Она стянула с банки чулок и поставила её перед капитаном.
В плотно укупореной банке лежало сердце. Оно ритмично сокращалось.
Капитан поскрёб подбородок:
— Это что, он оставил?
— Да.
— Значит, это его сердце?
— Конечно! А то чьё же…
— А почему… почему вы к нам пришли?
— А к кому ж мне идти-то? — удивлённо подняла брови девушка, — на фабрике слушать не хотят, говорят — не их дело, в Поссовете тоже. Куда ж идти-то?
Капитан задумался, глядя на банку.
Девушка скомкала чулок и убрала в сумку.
— Ладно, — он приподнялся, — оставьте, пока. В понедельник зайдёте.
Девушка встала и пошла к двери.
— Слушайте, а когда уезжал, он говорил что-нибудь? — окликнул её капитан.
Девушка подумала, пожала плечами:
— Он обиделся, наверно. Попрощался кое-как. Шутки девичьей не понял недогадливый моряк. И напрасно почтальона я встречаю у ворот. Ничего моряк не пишет. Даже адреса не шлёт.
Она поправила косынку:
— Мне и горько и досадно. И тоска меня взяла, товарищ милицанер, что не так ему сказала, что неласкова была. А ещё досадней, — она опустила голову, — что на людях и в дому все зовут меня морячкой, неизвестно почему…
Капитан понимающе кивнул, подошёл к ней:
— Да вы не обращайте внимания. Пусть зовут. А с вашим делом разберёмся. Идите.
Девушка вышла.
Капитан вернулся к столу, взял и руки банку. Изнутри стекло покрывала испарина. Пробка была залита воском.
Он вынул из стола складной нож, раскрыл и лезвием поддел пробку.
Она поддалась.
Из банки пахнуло чем-то непонятным. Капитан вытряхнул сердце на ладонь. Оно было тёплым и влажным. На его упругой лиловой поверхности, пронизанной розовыми и синими сосудами был вытатуирован аккуратный якорь.
