Лидия Константиновна повернулась к ним. В ее глазах стояли слезы.
– Это он читал мне… читал ночью под нашим балконом, бросив в окошко камушком… мне было тогда восемнадцать. И он был… – она посмотрела на Антона Петровича, – он был в костюме Ромео.
– Ромео?! – тряхнул головой Красновский. – Какой романтизм! Ночью, посреди прозаичного города, в костюме Ромео! Невероятно!
– Вы помните, как это было? – спросил Куницын, приподнимаясь с места.
– Прекрасно помню, – тихо ответил Воспенников. – Ночь. Ни души. Ее балкон и она в белом пеньюаре. И я читаю. И я люблю. Люблю ее.
Голос его дрожал, за стеклами пенсне блестели наполнившиеся слезами глаза. Куницын молча подошел к нему, обнял и поцеловал.
Тетушка тоже встала и прижалась к своему супругу, повторяя:
– Антошенька… милый мой Антошенька…
– И я читал, я читал сейчас это и молодым, и нам, старикам, хоть, наверно, молодым это смешным покажется. Так, Рома? Если так, то я не сержусь. Право, не сержусь…
Роман встал с бокалом в руке и сказал:
– Милый дядюшка. Искреннее чувство смешным может показаться только глупцам и пошлякам. Я люблю вас. Я люблю вас всех, присутствующих здесь и радующихся нашему счастью. Радующихся искренно и непосредственно. Я предлагаю выпить за непосредственность, то есть за эту черту ваших характеров… нет! Это слишком длинно! За вашу любовь, дорогие мои люди!
Роман протянул вперед свой бокал, и через мгновенье с ним чокнулись бы все присутствующие, но за темными окнами послышался шум подъехавшей коляски.
– Это Надюша! – воскликнул Красновский. – Умоляю вас, друзья, подождите, не пейте без нее, она нам этого никогда не простит!
– Подождем, подождем, конечно! – Антон Петрович поставил свою рюмку на стол.
– Для Надежды Георгиевны я повторю свой тост еще раз!
– Быстро Гаврила управился! Ай да конюх!
– Встретим, встретим вновь прибывших, друзья!
Шумно отодвигая стулья, все стали выбираться из-за стола. Дверь в гостиной распахнулась, и первой вошла Надежда Георгиевна Красновская. В руках у нее был букет алых роз, на лице удивление смешалось с живым любопытством.
– Надюшенька! Наконец-то! – замахал руками Петр Игнатьевич, подходя к супруге и целуя ей руку, но она, проворно обойдя его, направилась к Роману, никого не замечая, и подойдя, тут же спросила в свойственной ей спокойной с оттенком надменности манере:
– Роман Алексеевич, вы женитесь?
Роман, держащий Татьяну за руку, с улыбкой поклонился Надежде Георгиевне и ответил:
– Да. Я женюсь.
– И Татьяна Александровна – ваша невеста?
– Да. Татьяна Александровна – моя невеста.
– Как дивно! А я полагала, что этот конюх все напутал. Дивно!
В замешательстве она смотрела на радостные лица молодых, затем заговорила, стараясь придать голосу былую уверенность.
– Ну что же, тогда…
– Тогда, Наденька, тебе остается только поздравить жениха и невесту! – перебил ее Петр Игнатьевич, и все засмеялись.
Позади Красновской стояли Рукавитинов и Клюгин.
Николай Иванович от души смеялся, фельдшер же, как-то ухмыляясь, смотрел по сторонам.
– Ну что ж… – начала Надежда Георгиевна, вызвав новый приступ веселья.
Оглянувшись на смеющихся, она улыбнулась сама и, передав невесте розы, с достоинством поцеловала ее, затем Романа.
После Надежды Георгиевны к молодым подошел Рукавитинов.
– Поздравляю вас, Татьяна Александровна, – сказал он и, склонив голову со стариковской трогательностью и осторожностью, поцеловал руку невесты. – От всей души желаю счастья. – Поздравляю вас, Роман Алексеевич, – легко сжал он после этого руку Романа и, глядя мягкими, слегка грустными глазами, продолжил: – От всей души желаю счастья.
И, благожелательно склонив седую голову, отошел в сторону, уступив место Клюгину.
– С помолвкою вас, – пробормотал Клюгин, пожимая руки молодым своей безвольною рукою и морщась так, словно у него заломило зубы.
– И нас, и нас всех с помолвкою! – возбужденно заговорил Куницын. – И мы теперь все с вами помолвлены! Мы все нынче одним живы, одной радостью, одною молвою! Так давайте же праздновать, давайте радоваться!
– Еще как порадуемся! – тряхнул головой Антон Петрович. – Дайте мне только пространства для речей!
