– И… когда лежал у нас раненный?
– Тоже знал. Я всегда знал. С самого детства. Я ждал тебя, когда тебя еще не было.
Она посмотрела ему в глаза так, словно увидела впервые. Ее пальцы сжали его руку, и он впервые ощутил их молодую силу.
– Я люблю тебя, – произнесли его губы.
– Я жива тобой, – быстро ответили ее губы.
Ее пальцы снова сжали его руку.
Не отрываясь, Роман смотрел на нее. За столом же было шумно и радостно.
Антон Петрович встал и, знакомым жестом откинув седую прядь со лба, заговорил:
– Любезные мои соотечественники! То, что произошло сегодня, – для всех полнейшая неожиданность, поэтому мои слова могут показаться вам легкомысленными, а мое утверждение – фантастическим и бестактным. Тем не менее, без страха быть причисленным к числу фанфаронистых пустоплетов, я хочу заявить, что для меня сия помолвка вовсе не неожиданна и тем более – не случайна. Не случайна! Романа я знаю с его появления на свет Божий, Татьяну Александровну – всего-навсего год. Казалось бы, какие две абсолютно разные цифры – тридцать и один. Кого из них, рассудите сами, я должен знать лучше? Но вы ошибетесь, друзья мои! Мне достаточно было тех нескольких первых встреч с Танечкой, чтобы не только понять всю неповторимость ее чистой души, но и полюбить ее, полюбить, как родного мне человека. Я полюбил ее, как свою дочь, как чудный, чистый цветок! И я часто, очень часто думал вот о чем, друзья: наша беспокойная, суетливая жизнь куёт из нас лицемеров, заставляя подчас думать одно, говорить другое, а делать третье. Бог не дал нам с Лидочкой детей, но дал мне Романа, сына моего покойного шурина Алексея Воспенникова. Роман давно уже стал моим ребенком, нашим ребенком, и я был чрезвычайно рад этому. И вдруг ему пришлось потесниться: в мою стариковскую душу вошла Татьяна Александровна! И вошла так легко, так сердечно, как некогда вошел сам Роман! Я любовался Татьяной Александровной, я радовался ее добродетелям, я благодарил Бога, что в нашем медвежьем углу расцвел этот цветок, но!.. Но я и молчал, как подобает столичному лицемеру. Я молчал, не в силах побороть свое лицемерие и рассказать всем о еще одном ребенке, подаренном мне провидением. Внутри себя я рассуждал по-стариковски, полагая, что мое признание может вызвать недоумение, а кое-кого и попросту шокировать. И я молчал, как Симеон, никому не в силах открыть своей тайны. Но, уважаемые мои единомышленники, глубины нашего сознания таят в себе поразительное, чтобы преподнести нам невероятное. Два ребенка, живущие в моем сердце, чрезвычайно близкие и похожие друг на друга чертами своих чистых и добродетельных душ, постепенно убедили меня в необходимости их единения. Это произошло постепенно, но с такой силой, с таким взаимопритяжением, что вскоре вместо двух отдельных личностей я обрел в своем сердце сиамских близнецов!
Все засмеялись.
– Да! Я не преувеличиваю! Иначе, как невестой и женихом, про себя я их не считал, и мне было весьма странно, что в реальной, так сказать, атмосфере они даже не знакомы друг с другом. Время шло – они все еще не встречались. Но как я насторожился, как затрепетал, когда наконец это знакомство произошло! Долгое служение Мельпомене позволяло мне искусно скрывать свои чувства, никто из вас ничего не замечал, а я в душе ликовал и ждал, ждал чуда! И оно случилось! Но если для вас, в том числе и для молодых, это было неожиданное чудо, то для меня, старого лицедея, то чудо было… Эх, дорогие мои! Вероятно, вам трудно понять меня, но поверьте, когда то, о чем ты мечтал, случается наяву, это так украшает нашу жизнь! Мы все погрязли в серой обыденности, в пошлых пересудах, черт нас побери! И как прекрасно, что существует чудо, способное разбить и разрушить всю эту проклятую обыденность. И вот оно случилось! Сегодня, здесь, в сказочной лесной избушке, они – жених и невеста! Пророчество сбылось! Симеон Крутояровский может говорить! И я говорю: да здравствует чудо! Да здравствуют вот эти сиамские близнецы! И дай Бог им счастья!
– Браво, Антон! – выкрикнул Красновский, приподнимаясь с рюмкой в руке.
– Прелестно, чудно! – захлопала в ладоши тетушка.
Роман встал и трижды поцеловался с дядей.
– Антон Петрович явно тревожит прах Демосфена! – говорил Рукавитинов, аккуратно вставая с бокалом красного вина в руке.
– М-да. И камни во рту не понадобились, – усмехнулся Клюгин, цепляя вилкой кусок ветчины и перенося его к себе в тарелку.
– Милое, нежное дитя мое, – повторял Антон Петрович, целуя руки Татьяны. – Благословляю тебя на счастье. Трижды благословляю! Трижды радуюсь твоей радости, трижды одобряю твой выбор!
Татьяна, склонив голову, поцеловала его в щеку. Дядя обнял ее и расцеловал в обе щеки. Все выпили.
– Стол! Стол фантастический! – качал головой Антон Петрович, решительно кромсая ножом кусок копченой индейки.
– Все, все прелестно! – улыбалась тетушка. – Адам Ильич просто кудесник! Рома, ты почему ничего не пробуешь? Смотри, какая брусника! А рыжики! Пробуйте немедленно! Татьяна Александровна, а вы?
Роман и Татьяна благодарили и улыбались.
– Андрей Викторович, как, позвольте спросить, здоровье жениха? – повернулся Рукавитинов к Клюгину.
– У жениха со здоровьем всегда все в порядке, – жуя и прихлебывая вино, ответил тот.
– Ну… а рана, да еще и сегодняшнее приключение на пожаре?
Клюгин лениво махнул рукой:
– Да все, все хорошо… в огне не горит, в воде не тонет, зверя не боится… вот полюбуйтесь на него…
Все рассмеялись.
В этот момент Куницын, сидящий все время в радостном оцепенении и как будто ничего не понимающий
