В его голосе чувствовалось легкое опьянение, он жестикулировал короткими толстыми руками.
Все, кроме молодых, стали вставать и подошли к окнам.
– М-да! Экая прелесть! – бормотал Антон Петрович, заглядывая из-за спины Красновского.
– Полнолуние! – качала головой тетушка, стоя с Красновской у другого окна и отпивая из бокала. – Ах как пахнет хвоей! Даже тут слышно.
– Тут у меня все слышно! – воскликнул Куницын, отодвигая шторы. – Как этой весной глухари токовали! Музыка, я вам доложу! А соловушко каков наш! Каждую ночь такие переливы…
– М-да, тут глухарей бить можно, не выходя из дому, – бормотал захмелевший Клюгин, высовывая в окно свою большую голову и глядя вниз. – Ух ты, сколько плюща… А пахнет и не хвоей вовсе, а мятой перечной…
– Друзья, пойдемте на волю, к природе! – говорил Красновский. – Она – спасение, она поймет, примет и простит человека. Natura abhoret vacuum!
– Хороша идея! – воскликнул Антон Петрович. – А что, любезный Адам Ильич, не вынести ли нам сей чудный стол куда-нибудь в сад?
– Непременно, непременно вынесем, Антон Петрович! – с жаром подхватил Куницын и выкрикнул: – Поля! Гаша! Стол в сад! Все в сад немедля!
– Адам Ильич, по-моему, лучше не в сад, а вооон туда – там, где дуб! – показала рукой Лидия Константиновна.
– Под дуб! Стол под дуб! – выкрикнул Адам Ильич неслышно вошедшим Поле и Гаше. – Да растолкайте Гаврилу. Он вам стащить поможет!
– На волю! Все на волю! – в очередной раз провозгласил Красновский и, кряхтя, полез прямо в окно.
Стоящие рядом стали помогать ему, но вдруг он, взмахнув рукой, с треском вывалился в окно, в кусты сирени.
Мужской хохот и женские ахи наполнили гостиную.
– Петя, друг, куда ты! А-ха-ха-ха! – хохотал Антон Петрович, высовываясь в окно.
– Петенька! Где ты? – вскрикивала Надежда Георгиевна.
Роман с Татьяной, заметив, что Поля и Гаша, осторожно обходя их, убирают со стола, встали и незаметно для остальных вышли.
Спустившись с крыльца, они остановились. Стояла теплая летняя ночь, яркая полная луна хорошо освещала все вокруг. Справа слышались громкие голоса гостей, в кустах с треском и смехом ворочался Красновский. Сзади, где-то в глубине дома, послышалось сонное бормотание Гаврилы и укоризненный голос Гаши.
– Пойдем в сад, – шепнула Татьяна и, взяв Романа за руку, двинулась влево.
Они обошли дом, Татьяна отворила калитку палисада и повела Романа по узкой дорожке, сквозь кусты черемухи, жасмина и сирени.
Роман шел, вдыхая чудесный ночной воздух, влажные листья задевали его по лицу. Миновав кусты, они прошли меж двух разросшихся слив и оказались в глубине сада. Здесь посреди небольшой полянки стояла красивая белая скамья с резной спинкой. Опустившись на нее, Татьяна потянула Романа за руку, и он сел рядом. Татьяна сжала его руку и, приложив палец к губам, другой рукой показала на сад.
Роман огляделся.
Сад дышал тишиной и покоем. Пахло мятой, корой плодовых деревьев, сочной росистой травой и еще чем-то неуловимым, чем может пахнуть ночью в заросшем русском саду.
Лунный свет лежал на всем тончайшей серебристой пленкой, от травы тянуло еле ощутимой прохладой.
После нескольких минут молчания Татьяна произнесла:
– Это мое тайное место.
– Тайное?
– Да, тайное… Здесь я молилась. Я молилась о тебе.
– Обо мне?
– О тебе. Тогда, когда тебя увезли от нас.
Он взял ее руку и надолго припал к ней губами.
– И еще я молилась знаешь о чем?
– О чем же, ангел мой?
– Я просила Богородицу, чтобы ты полюбил меня… – прошептала Татьяна и, устыдившись своего признания, спрятала лицо в ладони.
Роман обнял ее.
В кустах послышался шорох, фырканье, и Танин медвежонок показался на тропинке. Принюхиваясь к следам своей хозяйки, он смешно ворчал и поводил остренькой мордой, напоминая в темноте какое-то сказочное существо.
Наконец, завидя обнявшихся, он проковылял к скамейке и ткнулся своим холодным носом в Танины колени.
