эпиталамы, и над лугом раздался бас Антона Петровича:
Он пел с такой силой и вдохновением, что все замерло вокруг и только его густой сильный голос парил над лугом, толпой, липами и простершимся внизу Крутым Яром, парил свободно и широко в голубом просторе июльского неба.
Он кончил так же широко, сильно и неожиданно, как и начал, и гул крестьянского одобрения смешался с аплодисментами на террасе.
Поклонившись толпе и террасе и переведя дух, Антон Петрович встал в профиль к тем и к другим и заговорил:
– Друзья мои! Я рад приветствовать всех вас, оказавших своим присутствием честь нашему дому! Сегодня праздник всех праздников – день соединения двух любящих сердец! Только что обручены и обвенчаны на наших глазах две чудесные молодые души, достойные вечного счастья! Они прекрасны в своем неземном чувстве и, я бы сказал даже, что они божественны…
Он посмотрел на новобрачных и продолжил:
– Да! Они божественны, ибо их божественная любовь сделала их таковыми! Взгляните на них! Давно ли вы видели подобную чистоту и искренность? Радость и простоту? Сердечную воспламененность и духовное величие? Признаюсь вам откровенно, за свою долгую бурную жизнь я не встречал пары более достойной титула божественной! Они божественны в своей любви! Так воздадим же нашу радость этим юным божествам, люди русские, воздадим по обычаю наших предков! Ура!
И снова прибой многоголосья накатил с луга и утопил террасу с гостями, закричавшими свое «ура»!
– Ура! Ура! Ура! – кричал Антон Петрович, подняв кверху руки. – Праздновать всем миром! Всем миром. К столам! К бокалам, друзья!
С шумом все стали садиться, пропустив в центр стола новобрачных. Крестьяне оживленно рассаживались по лавкам за своими столами, некоторые садились прямо на траву или на деревянные комелья.
Но не успели наполниться бокалы и стаканы, как послышался шум коляски и подъехали Федор Христофорович с дьяконом и звонарем Вавилой.
– Ура священнослужителям! – закричал Антон Петрович! – Ура честным пастырям!
– Ура! – закричали все.
Среди всеобщего шума и оживления Роман посмотрел на сидящую рядом жену. Лицо ее светилось радостью и любовью ко всем.
– Тебе хорошо? – спросил он, сжав ее руку.
– Очень, очень! – произнесла она. – Какие они все чудесные, родные! Я всех их люблю!
Роман смотрел на нее, поражаясь и радуясь совпадению их чувств. А батюшку и дьякона уже вели под руки к столу, мужики расступались перед ними, кланяясь, некоторые бабы успевали приложиться губами к белой пухлой руке. Батюшка шел сквозь них в новой фиолетовой рясе с серебряным крестом на груди, белые волосы его и борода были тщательно расчесаны.
Смуглолицый дьякон, успевший переодеться в светское, следовал за ним, неся в руках огромный букет роз. А возле просторной коляски отца Агафона суетились Прошка, Филька и Вавила, вынимая из нее бочонки с водкой и корзинки со снедью.
– Спаси Христос! Спаси Христос! – повторял батюшка, добираясь наконец до террасы.
– Федор Христофорович! Сюда! Сюда, скорее! – басил Антон Петрович.
– Феденька, а я уже волноваться начала! – громко говорила попадья, поднявшись со своего места и вся сияя от возбуждения и радости.
– Федор Христофорович, как вы служили, как чудно было в церкви! Я плакала, как девочка! – говорила тетушка.
– Чудно, прелестно!
– Федор Христофорович, сюда пожалуйте!
– Ко мне, сюда, прошу!
Десятки рук поддерживали и направляли батюшку.
Но батюшка двигался к молодым.
– Танюша, голубушка, – он поцеловал Татьяну. – Счастия, счастия тебе и детушек малых Богу на радость, нам на умиление. Спаси Христос вас… Ромушка!
Он стал целовать Романа:
– Счастия, счастия тебе, сокол ты наш ясный! Высмотрел ты голубицу себе пригожую, так теперь лелей-береги ее, пуще ока, молись за ее здоровье, а мы, старики, за вас помолимся! Кузьма Егорыч! – повернулся он к дьякону. – Что ж ты не поздравляешь голубков наших?!
Но дьякон уже целовал руку Татьяне, предварительно свалив ей на грудь букет. Утопая в розах и не зная, что делать с букетом, она беспомощно улыбалась.
– Чувствительно рад поздравить, – произнес низким голосом дьякон, чопорно пожимая руку Роману.
– Господи, Боже наш, послал нам радость на склоне дней наших! – бормотал отец Агафон, вытирая выступившие слезы.
