– Может, может… – бормотал полулежащий на траве Клюгин. – В этой дыре все может быть…
– Позвольте, позвольте… – Антон Петрович полез в жилетку за часами. – Господи… и впрямь – два часа двадцать три минуты…
– Как быстро! – произнесла Татьяна, не отпуская руки Романа.
Роман смотрел на нее. Время для него давно уж перестало существовать.
– Убедился? – Заглянув в часы, тетушка зябко повела плечами. – Прохладно… Все устали, молодым пора уединиться, а ты – очередную игру затеваешь.
– М-да… – качал головой дядюшка.
– Лидия Константиновна, кто вам говорит, что мы устали? – начал Красновский, но Надежда Георгиевна цепко взяла его под руку:
– Я, я говорю, что ты устал. Очень устал.
Петр Игнатьевич беспомощно улыбнулся, разведя руками.
– Да, вот как времечко-то летит! – теребил бороду отец Агафон. – Как птичка Божья. Фьють – и ноченька на дворе. Фьють – ан опять солнышко поднялось… так и живем.
– Не знаю, я был уверен, что все чувствуют время, – рассуждал Рукапитинов. – Это так просто – достал часы и посмотрел…
– Николай Иванович, а вы когда женились – тоже на часы смотрели? – спросила тетушка.
– Я? Ну… – улыбаясь, замялся Рукавитинов.
– Да. Жаль, жаль, но придется подчиниться, – пробормотал Антон Петрович и движением пальца подозвал двух «кумачовых» парней. – Вот что, братцы, принесите-ка сюда вооон тот стол.
Парни побежали исполнять и через минуту, в окружении притихшей толпы, помогали Антону Петровичу взбираться на принесенный стол.
Утвердившись на столе, Антон Петрович потребовал себе бокал с шампанским и настоял, чтобы все также наполнили бокалы и стаканы.
Когда просьба его была исполнена, он заговорил:
– Братья славяне! Грустно, беспримерно грустно сознавать, что чудесный день сей миновал, как минуют тысячи, миллионы других дней нашей земной жизни. Все, все проходит, сказал иудей Соломон. Но – не проходят вера, надежда, любовь, добавим мы, русские христиане. Не проходят и не пройдут они вовек, ибо они не камни, не песок, не плоть человеческая. Из поколения в поколение передаются они, нетленные и вечные, и благодаря этой нетленности мы знаем их и храним. Хоть и грустно, что солнце этого дня давно закатилось и через какие-то два-три часа ознаменует своим появлением другой, новый день, но зато как радостно, что день минувший положил отсчет нового времени для двух любящих сердец и для всех нас. Вот я сказал про эту радость и… о чудо: я и забыл, что грустил минуту назад о дне минувшем! Новое время, новая жизнь дали нам радость сию, а посему нет и не может быть места грусти в наших сердцах – радость и только радость, дорогие мои соплеменники. Пусть вечно длится для нас эта радость, пусть будет вечной эта свадьба, это веселье! И пока я жив, клянусь Богом, друзья мои, я сделаю это! Завтра или, точнее, сегодня продолжим мы наш праздник, непременно продолжим! А посему, селяне, поклонитесь новобрачным, и с молитвою, я повторяю – с молитвою! – ступайте по домам, спите, набирайтесь сил, чтобы к обеду снова быть здесь и возрадоваться, так сказать, с новой силой. Да. Но с одним условием отпущу я вас, с одной просьбой: не запирайте нынче двери, оставьте их открытыми, как делали это некогда наши прапрадеды, дабы светлый дух праздника мог беспрепятственно войти в любой дом и осчастливить хозяев своим присутствием. Поистине, счастье и достаток не уйдут из этого дома вовек, так что не запирайтесь, люди русские! И не торопитесь встать пораньше, как привыкли вы, выспитесь вволю, наберитесь сил, а к трем часам пожалуйте к нам, все, все, непременно все! С новой силой будем мы пить и есть во славу нового времени, времени любви! Поднимем же последний бокал ушедшего дня за день грядущий! Виват!
– Ураааа! – закричали мужики, поднимая стаканы с водкой.
Все выпили.
Роман с Татьяной пригубили игристое вино и посмотрели в глаза друг друга.
– Неужели нас оставят одних? – спросила Татьяна.
Вместо ответа он поцеловал ее пальцы.
– Мне не верится, что весь этот народ уйдет и будет тишина… – продолжала она.
– Я люблю тебя, – шептал Роман ее пальцам.
– Да и как-то жалко, что они уйдут… они такие хорошие…
– Я люблю тебя.
– Милый… – она провела рукой по его светлым мягким волосам. – Я так люблю тебя, что боюсь чего- то.
– Ты боишься? Чего же?
– Это трудно понять тебе… вот сейчас боюсь поставить этот бокал на поднос. А вдруг это разрушит нашу любовь?
Роман осторожно взял у нее бокал и поставил вместе со своим на поднос, который неподвижно держал «кумачовый» парень.
Татьяна смущенно улыбнулась и опустила голову.
– Я кажусь тебе глупой? – тихо спросила она.
– Я обожаю тебя, – сказал он и, осторожно взяв ее за плечи, поцеловал прелестное опущенное лицо.
