сам по себе, мне Бог дал внутреннюю свободу, я живу лишь собственной волей и верой в воскрешение. Да, безусловно, и мир, и природа равнодушны ко мне. Волна слизала с кормы произведение искусства, теперь оно тихо сгниет в озерной тине. Да, но почему это так глупо, так смешно? И я смешон. Сел за весла и гребу, как будто ничего не случилось. И старик этот, глупый как пробка, и этот дурацкий сом, и это дурацкое озеро…»
Роман поднял весла.
Некоторое время лодка скользила по инерции, потом остановилась.
Они плыли против течения, но речка текла так медленно, что казалось, будто лодка совсем не движется.
– Уморились? – заботливо спросил Савва, с готовностью приподнимаясь с места.
– Нет… нет… – опустив весла в воду, Роман рассеянно потер виски.
Лодка стояла на середине реки.
– Роман Лексеич, давайте-ка я, – не унимался старик, и Роман снова налег на весла, плечами и спиной чувствуя упругую силу воды. Лодка набрала ход и понеслась дальше. Берега были все в яркой молодой зелени. Отсюда, с середины, они казались особенно красивыми.
– Что ж вы утруждаетесь, Роман Лексеич. Это ж наше дело мужицкое, а вы – руки бить… – укоризненно качал своей кругленькой опрятной головой Савва. – И Николай Иванович тоже туда. Зимой с мужиками дрова пилил. Ладно – себе, а то просто так, придет на двор, как батрак, и пилит, пилит, пока не уморится. Чудаки, ей-богу…
– Не чудаки, Савва, а умные люди. Он, во-первых, себе кости разомнет, во-вторых, вам, дуракам, поможет. А вы, вместо спасибо, охаете да смеетесь.
– Упаси Бог смеяться! – замахал руками Савва, тем не менее улыбаясь. – Не смеемся. Токмо чудно, право…
– Скажи лучше: что, рыбы много весной шло?
Старик зажмурился, словно после выпитой водки, тряхнул головой и быстро запричитал, похлопывая себя по коленям:
– Ох, много-много было рыбки-рыбешки, я ловил ее дырявой плетешкой, я хватал ее рубахой, да руками, я глушил ее, душил сапогами! Посолили, да повялили, поварили, да пожарили, опа-па-па, опа-па, опа-па, всю сожрали с головы до хвоста!
Роман усмехнулся:
– Ну, Савва, и шутник же ты.
– Шутки шутим, да воду мутим, рыбку ловим, да Бога молим: дай нам, Боже, и завтра то же! – тараторил Савва, дергаясь и приплясывая на корме всем телом.
Роман рассмеялся:
– Скажи, а ты с молодости балагурить любил или под старость научился?
– Я-то? Н-е-е-ет. В молодых годах я сурьезный был, – проговорил старик, придавая своему загорелому лицу действительно серьезное выражение. – Мы с батей люди богатые были, жизнь за глотку держали. Думал, женюсь, отделюся, мельницу свою поставлю, работников заимею, лавку открою. А тут батя возьми и помре. А после мать с сестрой в бане сгорели. А после – холера, братья померли, а после я уж сам горел. А после по миру пошел. Вот тогда и развеселился сурьезный человек Савва Прохоров. Хорошо еще в Крутом Яре осел, вдовица Дарья Матвевна, покойница, царствие ей небесное, пригрела да уговорила. А то б так и бродил бы кусошником, проплясал бы всю жизнь.
– Ты что, жалеешь?
– А то как же! – лукаво щурясь от солнца, усмехнулся старик. – Побирухой спокойней. Иди, ни о чем не думай. Хлеб подадут – съешь, в сеновал пустят – переспишь. А тут вот хозяйство, каждый раз бойся, чтоб не стряслось чего.
– И ты боишься?
– Н-е-е-т! – засмеялся Савва, открыв свой щербатый рот. – Мне все одно! Коли в третий раз гореть – и слава Богу. Жалеть не буду. Все одно помирать, чего ж тут за избу бояться!
– А зачем же жить тогда, если знаешь, что все равно умирать придется?
– Жить-то? А ради волюшки вольной… Вот ради чего. Чтоб сам себе голова. Что хочу, то и ворочу. Хочу, сома этого сам съем, хочу, тебе подарю, хочу, кому продам, хочу, кошке отдам, хочу, в муку истолку, хочу, с блином испеку, а захочу – на забор повешу, баб потешу, буду показывать, да рассказывать, да подпрыгивать, да подмигивать, опа-па-па, опа-па, опа-па, поглядите на мово на сома!
Подпрыгивая на корме, Савва шлепал себя по коленям, ляжкам и груди, тряс головой и непрестанно выкрикивал свои «опа-па-па, опа-па, опа-па!»
Роман греб, любуясь забавным стариком.
«Волюшка-воля, – вспомнил он только что сказанное Саввой, – вот что по-настоящему радует людей, что удерживает их на земле. Свобода воли позволяет им побороть страх смерти, так как только свобода воли может быть предпосылкой чувства трансцендентального. А следствием этого глубинного чувства является вера. А где вера, там уже нет смерти. Там есть Христос, есть Надежда и Любовь».
А лодка между тем уже вплывала в пределы села. По берегам показались бани и ледники, перевернутые кверху днищами лодки.
Роман почувствовал в руках усталость и бросил весла:
– Все, Савва, дальше ты меня вези.
– С превеликой радостью! – подхватился с места старик и, перешагнув через сома, уселся за весла.
