Роман расположился на корме, возле своего этюдника.
В отличие от неторопливой, но размашистой гребли Романа, Савва греб быстро, лишь слегка касаясь веслами воды, словно боясь намочить их. Однако лодка от такой гребли плыла быстрей и быстрей. Опустив руку за борт, Роман шевелил пальцами в холодной журчащей воде, складывая и раздвигая их.
«И не буду я жалеть об этюде, – думал он, оглядывая знакомые берега. – Эти пять часов я просто упражнял свое художественное видение, оно первичней любой картины, оно всегда со мной, и никакая волна его не смоет. А этюдов будет много. Будем считать, что сегодня я просто попробовал кисти…»
Савва греб, ворочая веслами с завидной легкостью. Полощущие на мостках белье бабы окликнули Романа, когда лодка поравнялась с ними:
– Здравствуйте, Роман Алексеич!
Роман в свою очередь пожелал им здравствовать.
– Никак рыбку ловили? – спросила одна из них, и Савва, бросив весла, схватил сома под жабры, поднял двумя руками:
– Вот какую рыбку ловили! Видали?
Бабы одобрительно покачали головами, но удивления не выказали: к крупной рыбе в Крутом Яре привыкли. К тому же сомов считали не лучшей рыбой, им предпочитали судаков, сазанов, щук.
Положив сома на дно лодки, Савва ополоснул испачканные рыбьей кровью руки, поплевал на них и опять налег на весла:
– Эх, прокачу!
Роман достал портсигар, закурил, бросив спичку за борт.
Речка делала крутой поворот, огибая церковь и дом отца Агафона.
– И эх! Прокачу! – приговаривал Савва, ловко работая веслами.
– Прокати вон до тех мостков, – Роман показал папиросой вперед, на небольшую дощатую пристань с полдюжиной привязанных лодок.
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – подпрыгнул на лавке Савва и заработал, как машина, непрерывно напевая «опа-па-па, опа-па, опа-па!»
Лодка причалила к мосткам, Роман вылез вместе со своим багажом, повесил на плечо этюдник, перекинул через руку куртку и махнул рукой Савве:
– Спасибо, Савва.
– За что же мне-то? Вам спасибочко, Роман Алексеич, вам спасибо-то спасибочко, наше красное спасибочко! – запричитал старик.
– Мы с тобой еще сетью половим.
– Ох, половим, ох половим мы, ох, полополополовим мы! – не унимался Савва. – Как сеточку доштопаю, так к вам и притопаю. А в утречко я щас ловлю помалень на переметы да на донки, а как рыбка покрупней выпадет – сразу к вам.
– Приноси. Заплатим тебе хорошо, не обидим.
– Спаси вас Бог, Роман Лексеич!
– Будь здоров, старик.
Минуя двух белобрысых, остолбенело глядящих ребятишек, удивших до этого с мостков рыбешку, Роман прошел к берегу и, поднявшись по склону, направился через село домой. Бабы и мужики, старухи и ребятишки – все глядели на него во все глаза, отрываясь от работы, от беготни или просто от сиденья на завалинке. Мужики снимали шапки и громко, с поклоном, здоровались, бабы кланялись своими повязанными головами, старухи долго смотрели из-под руки, провожая взглядом. Каждый раз, когда приходилось идти по селу, Роман чувствовал на себе этот пристальный взгляд народа, заставляющий испытывать неловкость.
Самое главное – что в их взгляде не было ни укора, ни осуждения, ни зависти. Нельзя было назвать его и чистым любопытством. Но было в нем то, что сразу и навсегда разделяло Романа с этими людьми, ставило их в совершенно противоположные положения. Как ни старался Роман держаться проще с мужиками, близости не получалось: между ними всегда пролегало что-то вроде крутояровского оврага, даже когда они смеялись над одним и тем же, вместе ловили рыбку или охотились. Овраг этот существовал вечно, и моста через него не было…
«Пожалуй, только вера сближает нас, – думал Роман, подходя к знакомой липовой аллее. – Только в церкви мы равны, хоть и одеты по-разному. Хотя они и в церкви уступают мне место, пропускают вперед… Но я люблю их и буду любить всегда».
XI
Прошло еще несколько дней, полных по-весеннему радостных хлопот, и наступил вечер, ожидаемый Романом в течение трех лет. Это был вечер первой после столь долгого перерыва охоты.
Еще в среду было задумано пойти на «тягу» в Мамину рощу, место, столь любимое вальдшнепами, тетеревами и рябчиками. Поход откладывался дважды, и наконец в пятницу ему случилось осуществиться.
Сборами руководил Антон Петрович. Сразу после обеда на террасу была вынесена вся охотничья амуниция дома Воспенниковых, сын кухарки Аксиньи Бориска был послан к Акиму с письменным уведомлением об отбытии в Мамину рощу, а другой мальчишка, приятель Бориски, в свою очередь отправился предупредить Петра Игнатьича, Клюгина и Николая Ивановича, что «нынче зорькой отправляемся на вальдшнепову тягу». Как только Роман, прилегший, по своему обыкновению, с книжкой Шопенгауэра в руках на полчаса после обеда, спустился вниз и прошел на террасу, его ноздрей коснулся не сравнимый ни с чем запах ружейного масла и хорошо знакомое предчувствие охоты охватило его. Он любил охоту страстной, почти безумной любовью, и если живопись была у него любовью осознанной, то охота была его настоящей страстью.
