Красновский пожал плечами:
– Как почему? Да потому что мы живем здесь.
– Этого мало, – с мягкой решительностью перебил его Рукавитинов. – Немец живет в Германии, однако он, как правило, занят делом, а не разговорами. Ему все ясно, он знает, что делать.
– Вы хотите сказать, что мы не знаем? – спросил Красновский.
– Именно! Иначе бы мы не спорили. У нас ни одной вечеринки, ни одного застолья не проходит без споров о России. О ее прошлом, настоящем, но больше о будущем. Спорят все, и спорят уже довольно долго. Спорят потому, что проблема будущей России действительно существует. Она не решена.
– И никогда не решится! – засмеялся Клюгин, привставая с сена и потягиваясь.
– Вам бы конечно хотелось, чтоб она никогда не решилась! – с раздражением проговорил Красновский.
– Да отчего же. Я не против… – бормотал Клюгин, разминая затекшие от полусидячей позы конечности. – С удовольствием посмотрел бы на осушение российского болота. Даже готов поучаствовать. Признаться, в молодости я всем сердцем жаждал этого и готов был самим собой, своей, так сказать, плотью унавозить почву для будущего сада демократии и прогресса. Да вот бес сомнения попутал, и хоть убейте меня, господа, а не верю я, что место сие когда-либо перестанет быть болотом! Просто не верю!
– Не верите, и Бог с вами! – в сердцах махнул рукой Красновский. – Вы, Андрей Викторович, ни во что не верите, даже в Бога! Так что ж про Россию говорить? Не верите, так и не верьте!
– Не верю, не верю… – повторил Клюгин, передергивая плечами, словно в ознобе. – Хотя понимаю Тютчева. И то, что умом Россию не понять, и что аршином, опять же, общим не измерить. И то, что у нее, в некотором роде, особенная стать. Прекрасно понимаю. Но верить в нее не могу. Не верю.
– Ну не верите, и ладно! Не верьте!
– Не верю.
– Не верьте, не верьте!
– Да я и не верю… – Клюгин зевнул и, достав из кармана плаща потертый кожаный портсигар, стал закуривать.
– Россия и не нуждается в таких людях, как вы, – с обидой в голосе заключил Красновский.
Клюгин промолчал, зажигая спичку, зато Рукавитинов быстро возразил:
– Не скажите, Петр Игнатьевич. России всегда, во все времена не хватало холодного критического взгляда на себя. И не западного, а своего. Маркиз де Кюстин, безусловно, во многом прав. Но он судил Россию, глядя на нее из столицы просвещенной Европы.
– А я смотрю на нее из глазниц своего переразвитого русско-неандертальского черепа! – резко перебил его Клюгин и отрывисто засмеялся, не выпуская мундштука с папиросой из зубов. – Я духовный неандерталец, я ни во что, кроме смерти, не верю! Хэ, хэ, хэ! И поэтому я объективен, господа! И вообще, я спать хочу. – Он сунул костлявые длинные руки в карманы плаща, резко повернулся и пошел к телеге.
– Я спать хочу, спать, – повторил он уже менее разборчиво, словно для себя.
Подойдя к телеге, он сел на ее свободный край и плавно откинулся назад, угодив головой прямо на спину спящему Акиму. Объездчик, не пошевелившись, продолжал спать.
– Несносный человек, – пробормотал Красновский, косясь на прилегшего Клюгина. – Прямо какой-то Гамлет Крутояровский. Черт знает что!
– Андрей Викторович большой чудак, – с одобрением в голосе произнес Антон Петрович, отвинчивая пробку у фляжки. – Я его люблю.
– Да за что же?! – встрепенулся Красновский. – За цинизм и безответственность?
– За равнодушие к себе и за критический, как выразился Николай Иванович, взгляд. Хотя в большой дозе фельдшер утомителен.
– Какой критический взгляд! Какое там… – махал руками Красновский. – Циник. Циник и фигляр. Ничего не признает, никого не любит. Базаров какой-то доморощенный…
– Между прочим, я все слышу, – сонным голосом пробормотал из телеги Клюгин.
– Ну и на здоровье, – слегка стушевавшись, буркнул Красновский.
– Давайте-ка промочим горло, – предложил Антон Петрович, отвинтив наконец крышку фляги. – Прошу, судари, ваши бокалы.
Красновский, Роман и Рукавитинов протянули ему свои стопки. Антон Петрович наполнил их, налил в свою и бросил пустую фляжку на скатерть:
– Давайте-ка выпьем за нашу Русь.
– Давайте, – с каким-то облегчением произнес Красновский.
Четыре потемневшие серебряные стопки сошлись вместе, стукнулись друг о дружку.
Все выпили.
Антон Петрович шумно выдохнул, бросил стопку, потянулся за огурчиком. Рукавитинов отер усы и бородку платком:
– Чудно… Право, не помню, когда так вот в лесу, при костерке. Чудно…
– А я помню, – улыбнулся Роман. – Три года назад. В Вырубе. Но только не в мае, а в августе. И так же вот, вчетвером. Не помните, Николай Иванович?
