– Ну, дядюшка, держитесь! – засмеялся Роман. – По всему видно, что Петр Игнатьевич нас живьем не выпустит!
Антон Петрович покачал головой:
– Прямо шаман какой-то. В жизни – тише воды, ниже травы, а в бане – просто Никита Кожемяка…
– Петр Игнатьевич – интереснейший феномен, – заметил Рукавитинов, аккуратно складывая одежду. – Был бы я психологом – написал бы диссертацию о такой вот его, так сказать, метаморфозе. Крайне любопытно.
А за дубовой дверью уже послышалось крикливое пение. Красновский исполнял свою неизменную, всем известную частушку:
Вслед за этим послышалась густое шипение выливаемого на раскаленную каменку кипятка.
– Нет, надо хоть помыться успеть, пока он нас не угробил! – голый Антон Петрович вскочил и решительно направился к дубовой двери.
Но в это время сзади со скрипом приотворилась дверь, ведущая на улицу, и вошел отец Агафон в сопровождении все того же Тимошки.
– Спаси Христос, милые мои, спаси Христос! – радостно заголосил батюшка, обводя всех своими маленькими добрыми глазками. – Как славно, ах как славно…
Вдруг он замер с удивлением:
– Как… а Петр Игнатьевич?
– Он сказался нездоровым, – громко произнес Антон Петрович, подмигивая Роману.
– Неужели? – с тихой радостью прошептал отец Агафон, снимая свою широкополую шляпу.
– Говорил, что на солнце перегрелся.
Отец Агафон с облегчением сел на лавку:
– Ну, а я идти боялся. Ох, вы, Антон Петрович, прямо камень с души сняли! С Петром Игнатьичем париться – все одно что по краю адской бездны ходить, прости Господи. Истинно одержимый. Я его в бане ой как боюсь.
Он наклонился, и Тимошка стал расстегивать ему сзади подрясник.
– Не рви, не рви, торопыша… – мягко приговаривал отец Агафон. – Славно… ох, славно. Теперь мы, без страху-то, по-стариковски попаримся, спинушки друг друженьке потрем да кваску попьем…
В это время из-за дубовой двери послышалась все та же частушка про блошку и вошку, исполняемая уже не визгливым бабьим криком, а густым звериным ревом. Затем опять раздалось гулкое шипение. Отец Агафон поднял голову и, вытаращив глаза, открыв рот, посмотрел на Антона Петровича.
Все, за исключением батюшки, рассмеялись. Тимошка захмыкал в свою серую бороду. Отец Агафон перекрестился:
– Царица Небесная, Владычица-Троеручица… как же это?
– Ничего, ничего, батюшка, – ободрил его Антон Петрович, берясь за ручку дубовой двери. – Бог не выдаст – Красновский не запарит!
Он распахнул дверь и смело шагнул вперед. Роман и Николай Иванович шагнули следом.
Внутри баня была просторной, если не сказать больше. По словам Красновского, в ней могла бы спокойно выпариться и вымыться рота солдат. Два подслеповатых окошка освещали баню. В левом дальнем углу располагалась большая печка-каменка с сорокаведерным чугунным котлом, справа во всю стену, словно вавилонский алтарь, возвышался ступенчатый полок; несколько шаек, ковшов, лавок, скамеек и стульчаков различных форм и конструкций стояли то тут, то там; в правом ближайшем углу размещался массивный стол с музыкальной шкатулкой и специальным бочонком, выдолбленным из ели, не позволяющим находящемуся в нем квасу нагреваться в жарком воздухе. Возле этого бочонка с врезанным в него самоварным краном встретил вошедших Красновский.
– Прошу! Прошу! Прошу! – закричал он, наполняя деревянную кружку пенящимся хлебным квасом.
В бане было жарко.
– Поддали уже, – пробормотал Антон Петрович, садясь на низенькую скамеечку поближе к двери.
– Поддал?! – засмеялся Красновский, трясясь своим жирным телом. – Разве это – поддал? Это так, для атмосферы! Поддавать будем, когда кворум соберется! Где батюшка? Что? Где?
– В предбаннике крестится, чтоб ты его не запарил.
– А! Ну, ну!
Красновский отпил квасу, крякнул и, отерев губы, направился к длинному долбленому корыту, стоящему между печкой и полоком. В корыте мокли, залитые кипятком, полдюжины веников.
– Ах вы милые мои ежата-пушата! Ах вы проказники-озорники! – склонился над корытом Петр Игнатьевич. – Уж сослужите мне службу верную! Уж потешьте нас со усердием! Полежите да помокните! Ух я вас!
Он погрозил веникам пухлым кулаком. В этот момент дверь отворилась, и вошел голый отец Агафон.
– Батюшка! Милости просим, денег не спросим! – закричал Красновский. – Прошу! Прошу!
– Ох, натопили-то как угарненько! – запричитал отец Агафон, приседая и прикрывая наготу руками. – Тимошка-лиходей… небось охапок пять угробил…
