Он встал с колен, осмотрелся и, сориентировавшись по солнцу, гревшему уже не по-утреннему тепло, двинулся влево.
«А волка я найду потом, – думал он, запоминая место. – Вот еще прогалина, вон поваленная береза. Найдем потом с Акимом, все умрут от удивления…»
Рука болела и продолжала сочиться кровью. Пурпурные капли выступали на повязке и, успевая сверкнуть на солнце, падали вниз, на траву, на брюки, на сапоги.
Роман шел, поддерживая руку, стараясь не замечать боли. Залитый солнцем березовый лес расступался перед ним величественно и неторопливо. Наверху перекликались птицы, кузнечики ожили в траве на прогалинах. Все было радостно, светло, зелено, как будто ничего не произошло. «Вот ведь как красиво, – устало улыбался Роман, стараясь не сбавлять хода. – Только что я дрался со зверем, дрался насмерть, и мы оба рычали, стремясь скорее убить друг друга. А эти березы спокойно стояли, и ничто бы в них не дрогнуло, если б победил зверь, а не я. Нет, мы навсегда одни, одни на этом свете, и неоткуда ждать помощи. Господь оставил нас, когда мы отвергли райскую жизнь, и теперь мы в одиночестве. Лес, звери, трава – все против нас, против человека. Эта трава, эти березы. Господи, я же убил волка! А зачем я бросился на него? А, да, он так отвратительно жрал лосенка, так мерзко. Но какое мне дело? Они же одно целое – лес, волк, лосенок, у них своя жизнь, зачем же я вмешался? Но это было так мерзко, что я, даже не раздумывая, бросился, и все. Будто он ел ребенка. Нет, я не жалею, что убил его. Я бы потом себе никогда не простил».
Березовый лес тем временем стал молодеть и потерял чистоту, смешиваясь с осинником, ольховником, зарослями можжевельника. Вскоре Роман пересек неширокую, но длинную прогалину и вступил в довольно частое подлесье, состоящее преимущественно из осинника.
Это взбодрило его.
«Так, подлесье. За ним Желудевая Падь, а там и Гнилая канава. Дойти бы скорей, пить хочу невероятно…»
И вправду, пить хотелось сильней и сильней. Сильней стала болеть и рука, словно в ней открылась еще одна рана. Роман ускорил шаг. Молодой осинник обступил его, земля была влажной, неровной, невысокая трава срасталась в пучки, то тут, то там мелькали поросшие мхом кочки.
«Лес, лес. Всюду лес, – машинально думал Роман, прижимая к животу ноющую руку. – Какой он разный. Только что кругом были березы, а теперь молодое подлесье. А там, за ним, дубняк Желудевой Пади, а потом – старый, милый сердцу лес. Слава Богу, что я могу видеть все это. И так вот идти, идти, идти… Я ранен. Ничего, будет о чем вспомнить. Воображаю, сколько будет рассказано… Запомнить, запомнить все до мелочей, до деталей. Так, я иду по подлесью, вот кочки, вон ольха, вот мои брюки… Господи, все закапаны кровью… Кровь сочится, надо идти быстрее».
Он еще ускорил шаг.
Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу и приходилось перешагивать через них.
«Где же дубняк? – беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам. – Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг. Может, я вышел северней, а там оно шире? Странно».
Он шел, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье все не кончалось.
Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили все те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.
– Куда же я зашел? – бормотал Роман, прибавляя ходу, – где же Желудевая Падь?
Но Желудевая Падь не показывалась. Он прошел подлесьем еще некоторое время и остановился. Явно он шел не туда, и явно, что это было не подлесье. Роман посмотрел на солнце.
Оно было сзади слева.
«Все правильно, я иду на север. Там дубняк, там и Гнилая канава. Я не могу идти иначе? Что значит этот вечный молодняк, откуда в подлесье эти кусты и кочки?»
Он глянул направо и радостно вскрикнул. Там над кронами молодняка виднелся верх большого леса.
– Слава Богу! – облегченно произнес Роман и заспешил туда. Продираясь сквозь кусты и шагая через кочки, он чуть не бежал, забыв про боль, про жажду. В его воображении стоял Аким, поспешно достающий из телеги бочонок с квасом и наливающий полный стакан пенящегося игристого напитка.
«А потом засну. Лягу в телегу, в сено и засну, пусть везут меня домой спящего».
Кусты кончились. Роман вышел на чистину и остолбенел. Вместо ожидаемого дубняка перед ним встала стена старого густого ельника. Это было так невероятно и страшно, что холодная волна прошла по спине Романа.
– Боже мой… что это за лес? – спросил он.
Густой ельник ответил ему просторной гулкой тишиной, характерной для старого, долго тянущегося леса.
«Куда же я вышел? – лихорадочно соображал Роман. – Откуда здесь ельник? Тут должен быть дубняк. Я никогда не видел здесь ельника. Господи, за что мне это все?»
Он в изнеможении опустился на землю. Усталость, жажда и тупая боль в руке, словно по команде, навалились на него.
«Не может, не может все это быть. Это сон, тяжелый, навязчивый, когда спать уже невмоготу, а проснуться – сил нет». Разглядывая свои кремовые, выпачканные кровью и землей брюки, Роман засмеялся.
– Сон, сон, сон! – повторял он и смеялся в изнеможении.
