скачет обратно. У одного из немцев слетает с головы блестящая каска, скатывается в межу. Мы бросаемся и подбираем ее. Надеваем на палку и несем в село как драгоценную военную добычу. К нам подскакивает писарь Джикэ Стэнеску – лицо его с некоторых нор стало еще более бледным и отечным – и выхватывает каску: он очень боится чем-нибудь не угодить неприятелю.
– Сегодня вечером немцы в село вступят. Потребуют каску. Я должен ее вернуть.
И он уносит каску в примарию, стирая с нее пыль.
Через час с другой стороны села к зданию школы подлетел еще один всадник, на этот раз без сопровождения. Все село высыпало на улицу. Вокруг немца столпилось человек двести. Народ разглядывает его с изумлением: рыжий конь всадника весь в пене и дрожит. Из ноздрей вырываются клубы пара. Прискакавший солдат зарос бородой, должно быть не брился много недель. Борода того же цвета, что и шерсть у лошади, – рыжая. А глаза зеленые. Немец белокур и скорее стар, чем молод. Правой рукой он сжимает наган со взведенным курком. Конь дрожит под ним как осиновый лист. Как осиновый лист дрожит и сам бородатый всадник.
Из толпы выходит кто-то из городских, знающий по-немецки. Это Спиру Рига, он служил когда-то в таможне, Спиру вступает с чужеземцем в переговоры.
Немец хочет знать, остались ли еще в селе румынские солдаты.
– Нет, солдат больше нету.
Немец спрашивает, нет ли оружия у раненых, которых он заметил в окнах школы.
– Нет, раненые безоружны.
Поп Бульбук выносит стакан молока и протягивает неприятельскому солдату. Немец отказывается. Боится, не отравлено ли. Тогда поп пробует молоко сам. Даже кончики усов выпачкал в молоке. Всадник поборол недоверие, берет стакан и опрокидывает себе в рот. Просит еще стакан. Потом еще. Поворачивает коня и галопом уносится прочь.
Некоторое время спустя к станции подходит конный патруль. Пришедшая следом колонна занимает село.
Мы взбираемся на забор и смотрим на неприятеля. Немцы либо уже старики, либо совсем зеленые юнцы. Старики, однако, уверенно держатся в седле, молодые же парнишки – ровесники моему брату Иону, чуть постарше меня. Немцев среднего возраста уже повыбили… Враги кажутся утомленными, лица пожелтели от бессонницы, давно не бриты, глаза мутны и ввалились. Измотаны, наверно, и кони, до самого брюха забрызганные грязью, хотя это крупные животные, длинноногие, с пышными густыми хвостами. Раздается команда, солдаты спешиваются, привязывают лошадей к заборам. Разводят огонь походные кухни. Солдаты группами устремляются по дворам, шныряют в курятниках и выходят оттуда, зажав под мышками кур и уток. Кудахчут перепуганные куры, крякают утки. Люди безмолвны как могила. Примар, поп и писарь вышли приветствовать врага и заверили немецкое командование, что в селе беспорядков не будет. Супрефект Алистар Мынзу уехал, на этот раз направив стопы в Молдову, куда, как мы слышали, поспешно отходят наши разутые, раздетые и голодные войска…
– Решающий бой дадут у ворот Молдовы…
– Бок о бок с нашими войсками сражается русская армия…
– Теперь немцев побьют…
– Недолго им тут властвовать…
Те горожане, кто знает немецкий, осмелели. Вылезли на дорогу. Заводят разговор с вражескими офицерами и солдатами.
Солдаты голодны как волки. Обжигаются горячим бульоном, разлитым в котелки. Заедают хлебом. И снова бегут к котлам. Каждый наливает себе по нескольку раз. Их повара покидали в котлы все без разбору: кое-как ощипанных кур, уток, гусей, индюшек, – все, что солдаты похватали в курятниках. С луга, что возле мельницы, увели четырех волов, забили и теперь свежуют туши прямо у дороги, разрубают мясо и складывают в телеги. Хозяева волов – два босоногих мужика из Стэникуца – стоят в стороне, мнут в руках кэчулы и плачут, словно у них померли дети, а может, еще горше:
– Ох, волы мои волы! Что мне теперь без них делать?..
В эту ночь никто не заснул.
Немцы развели лошадей по дворам и, устроив себе подстилки из соломы и кукурузных початков, улеглись возле лошадей под открытым небом.
Обходят село патрули, не дремлют часовые.
Ночь безлунная. Не видно и звезд. Белые облака опустились чуть не до самой земли. Туманная дымка окутала долины… Обволокла села.
Под утро ударил мороз. Дымку развеял ветер. И холодное, желтое зимнее солнце, маленькое и круглое, взошло над селом. И стало подниматься по небосклону.
Немецкие колонны, оставив село, двинулись на восток. Уходя, разорили товарные составы, стоявшие на станции. Забрали с собой все, что сочли нужным.
Вслед за ними на станцию устремились крестьяне, набросились на разгромленные поезда, похватали кровати, столы, стулья, занавески, посуду. Это были те составы с имуществом заолтенских горожан, которые надлежало отправить в Молдову, но по вине начальника станции Костешть послали в сторону Дуная.
Брату Иону не сидится дома. Оказывается, на станции было несколько вагонов с вином. Их разбили немцы. И теперь все – даже бабы и дети – тащат на плечах большие оплетенные фляги и целые корзины бутылок с вином.
Мама сидит на пороге дома.
– Кому охота выйти, тому придется перешагнуть через меня.
Шагать через маму никто не захотел.
Брат думал было выскочить в окно. Но окно забрано железной решеткой.
Вместо ушедших передовых частей в село прибыли вторым эшелоном подводы с немецкими и австрийскими солдатами. Они расположились в том доме, где раньше был жандармский участок. Никулае Мьелушел удрал еще ночью, не столько из страха перед неприятелем, сколько боясь односельчан. Заняли немцы и станцию.
Люди оправились от первого страха. Многие австрийские солдаты говорят по-румынски. Те, что родом из Трансильвании. С крестьянами у них быстро налаживаются дружеские отношения. Некоторые из австрияков – инвалиды, с израненными руками и ногами, с оторванными пальцами. Война им осточертела. Я слышу, как они рассуждают:
– Нас по приказу императора на войну погнали, черт бы побрал его вместе с его графьями!
Командиром у австрийцев – Ганс, жестянщик из Трансильвании. Ганс почти забыл, что он на военной службе. Поправляет крестьянам печи, чинит кастрюли, вытяжные трубы.
С немцами куда труднее. Командует ими фельдфебель Рудольф Бюргер, высокий рыжий парень с одутловатым лицом и тонкими усиками. По селу носится как оглашенный. Его потому и держат в тылу, несмотря на военное время, что в боях он слегка тронулся рассудком. Бюргер тоже говорит по- румынски.
Позже обнаружилось, что перед войной фельдфебель служил мальчиком в одной из кофеен Питешти.
Прошло немного времени, и солдаты Бюргера тоже принялись реквизировать зерно, скот и одежду.
Потом у крестьян отобрали медные котлы и медные казанки. Вслед за крестьянской посудой стали отправлять на военные заводы и церковные колокола.
Линия фронта отодвинулась за Бухарест. Доходят известия, что германские войска остановлены где-то далеко, у границ Молдовы, и что вместе с немцами против нас выступили даже турки.
– А туркам-то чего от нас надо? – недоумевают крестьяне.
Писарь объясняет:
– А они в сговоре с немцами. Воюют против нас и русских.
Теперь в село приходят новые газеты, где на одной странице написано по-румынски, на другой – по- немецки. Получает газеты писарь, который сам и читает их в примарии, читает громко, чтоб слышали все.
В газетах пишут только о победах, которые на всех фронтах одерживают немецкие войска. Газеты с похвалой отзываются о тех помещиках, которые придерживаются прогерманской политики. Я не очень во
