жили без страха…
– Без упрека, – Балмашов подлил себе вина.
– Подрастут мои – дочка, пацаны, – отвезу их туда. Сниму где-нибудь поблизости от замка дом, виллу и… пусть побегают там в садах, проникнутся. Знаешь, сердце что-то у меня о них болит. Тревожусь сильно. Что будет дальше, как будут расти, какими вырастут? Все так нестабильно, так зыбко сейчас. Чуть зевнешь, рот раскроешь – разорят, разденут, голым в Африку пустят. Как детей обезопасить, как их обеспечить? Все ради них сделаю, понимаешь? Все. Сдохну, наизнанку вывернусь – только б им хорошо было, спокойно, так же, как мне там тогда в замке. Чтобы им, моим детям, потомству моему было хорошо здесь, понимаешь? Здесь. Потому что тот замок – Шенонсо, – он не для них, он уже занят. Оккупирован плотно. Им – детям моим – там места нет. Надо что-то другое строить для них. Строить здесь, дома.
– Ты построишь, ты все для них сделаешь. Ты хороший отец. Никогда не ожидал, что ты будешь таким отцом. Таким фанатом семейным.
– Фанатом? Ну да, я сам порой себе не верю. Ведь такой раздолбай был, ну придурок полный, безмозглый, – Тихомиров хмыкнул. – А гуляли-то как, а? Нет, ты вспомни. Эх, мама моя, как же мы гуляли в молодости… А потом меня с третьего курса пи-и-инком… Что ж, сам виноват был, поделом. А кооператив-то я как потом по удобрениям организовывал? Умора – вспомнишь, до чего же мы были лохи… придурки… идеалисты хреновы…
– Ты никогда лохом не был, – сказал Балмашов. – Я давно хотел тебе сказать: все, чего мы добились, что построили, что отстояли, это все благодаря тебе.
– Да при чем тут я, это все твой талант…
– Мой талант без твоей деловой хватки ни гроша не стоит, – ответил Балмашов. – И я всегда это знал. Ты мой единственный друг, Сережа, и я хочу, чтоб ты знал…
– Да ладно, чего там, – Тихомиров хмыкнул.
– Так хочется, чтобы у тебя, у твоих ребят все было хорошо. Чтобы никогда это вас не коснулось, обошло стороной. – Балмашов каким-то странным, скованным жестом, словно через силу, поднес руку к горлу. – То, что я тогда испытал… страх… ужас смерти…
– Я умирать пока что не собираюсь. Мне детей на ноги поднять надо, обеспечить. Так что погожу по максимуму.
– Грех в таких делах зарекаться. И шутить на эту тему не надо. Лучше подержись вон за деревяшку.
Тихомиров с усмешкой положил обе ладони на дубовый стол. Подержался.
– Когда думаешь билеты заказывать в Париж? – после паузы спросил он.
– На днях. – Тон Балмашова был уже иным, прежним. – Вот только дела доделаю. И выполню пару обещаний.
Глава 28
ОБРЫВАЯ, ОБРЫВАЯ ЛЕПЕСТКИ…
Прошло два дня. И ничего не случилось. За Балмашовым постоянно и всюду следовала «наружка». А в экспертном управлении были готовы результаты экспертизы ДНК. Образцы крови, изъятые в багажнике угнанной милицейской «Волги», соответствовали крови Марата Голикова.
Кате это заключение принес Колосов. Показал и рапорты наружного наблюдения, в которых были по минутам расписаны сутки. Балмашов вел себя как обычно: утром уезжал в Старогрязново и работал в оранжерее до пяти вечера, заканчивая «живую зеленую стену». Среди охраны виллы Гурнова в Старогрязнове имелись доверенные лица, через которых и поступала информация. Наблюдать за Балмашовым на территории виллы как-то иначе было невозможно. В оранжерее он общался только со своими помощниками-китайцами, причем разговаривал с ними по-французски. И это отчего-то теперь страшно бесило и раздражало Колосова.
В один из вечеров Балмашов приехал домой, забрал жену и повез ее в Москву в знаменитый ресторан «Пушкин» на Тверской. Колосов потом несколько раз просматривал видеозапись наблюдения. Его снова поразило – какую странную пару составляли супруги. Болезнь Флоранс особенно ярко бросалась в глаза на людях: жесты, взгляд, мимика – все говорило о том, что эта женщина психически нездорова. Но Балмашов словно не замечал того впечатления, которое она производит на окружающих. А скорее всего, ему просто было на это наплевать. Однако к жене он был предельно внимателен и заботлив. Терпеливо переводил меню, терпеливо отвечал, терпеливо возражал, если Флоранс начинала на чем-то настаивать. Одета она была очень дорого, модно, вычурно. И это опять же составляло разительный контраст с ее лицом, на котором болезнь поставила свою печать.
Ночью у дома Балмашова скрытно несла дежурство группа захвата. Ужин в «Пушкине» – такой претенциозный, демонстративный – заставил Колосова быть начеку. Уж слишком это смахивало на какой-то жертвенный пир. Только вот кого готовились принести в жертву? Но опять ничего не произошло. Короткая июньская ночь миновала, и все потекло по-прежнему.
На третий день вместо Старогрязнова Балмашов поехал с утра к себе в Воронцово. Все эти дни там, по информации, поступавшей к Колосову, работали Тихомиров и Марина Петровых. Но в этот день был лишь Тихомиров, да и тот вскоре по приезде Балмашова, пообщавшись с ним коротко, куда-то отчалил на своем спортивном «Ниссане».
После недели холодов этот день выдался снова жарким, солнечным. Если раньше в ворота базы к белому, обшитому сайдингом зданию офиса то и дело подруливали «Газели» за цветочным товаром, то сегодня не было ни одной машины.
Балмашов, переодевшись в старые рабочие джинсы, нацепив бейсболку, обходил свои владения. В оранжереях, на поле, на хвойных делянках трудились китайцы. Их было немного, но работу они делали замечательно быстро, ловко и аккуратно – пропалывали сорняки, рыхлили землю, поливали, удобряли, выкапывали, пересаживали.
Лето окончательно вступило в свои права, стекла в теплицах были выставлены, пластиковые крыши оранжерей открыты навстречу солнцу и теплым июньским дождям. В «Царстве Флоры» на клумбах, на грядках, в горшках все цвело, все росло. Декоративные вьюнки и душистый горошек, амурский виноград и плющ вились, карабкались по ажурным деревянным решеткам. Над делянками клубилась розово- фиолетовая дымка – зацветала космея, высаженная на грунт. На фоне благородных хвойников пламенела
