– Да. А кто такой Джордж, позвольте вас спросить?
– Позволяю!
– Так кто же он такой? («Нет, она не в моем вкусе».) А я-то решил, что вы тоскуете по дорогому усопшему!
– Усопшему?
– Да, по этому остролицему Генри или Освальду, как его там.
– А-а, вы про Дональда?
– Ну, ладно, пусть будет Дональд.
Она посмотрела на него равнодушными глазами. «Даже рассердить ее не могу», – с раздражением подумал он.
– Знаете, вы невозможный человек.
– Ну и пускай. Да, я такой, – со злостью сказал он. – Но ведь я-то не был невестой Дональда. И Джордж не за мной должен приехать.
– Почему вы такой злой? Потому что я вам не позволяю трогать меня?
– Ну, милая моя, если б я вас захотел тронуть, я бы давно это сделал.
– Неужели? – В ее тоне прозвучала вежливая, издевательская насмешка.
– Конечно. Не верите? – Он расхрабрился от звука собственного голоса.
– Не знаю… Только какая вам от этого польза?
– Никакой. Вот почему я вас и не трогаю.
Ее зеленые глаза снова взглянули на него. Редкое старое серебро на буфете матово переливалось под высоким оконцем с цветным стеклом, похожим на фонарь над входной дверью; ее белое платье светилось по другую сторону стола; он представлял себе ее длинные стройные ноги: Аталанта[11], остановленная на бегу.
– Почему вы себе лжете? – спросила она с любопытством.
– Потому же, почему и вы.
– Я?
– Конечно. Вам хочется поцеловаться со мной, а вы затеваете всю эту дурацкую волынку.
– Знаете что, – сказала она раздумчиво, – кажется, я вас ненавижу.
– Не сомневаюсь. Я-то хорошо знаю, что я вас ненавижу до чертиков.
Она передвинулась, свет косо упал на ее плечи, и, став как будто совсем другой, она словно выпустила его из плена.
– Пойдем в кабинет. Хотите?
– Хочу. Ваш дядя Джо, наверно, уже избавился от своей посетительницы.
Он встал, и они посмотрели друг на друга через стол с остатками еды. Но она не двинулась с места.
– Ну? – сказала она.
– После вас, мэм! – ответил он с нарочитым почтением.
– А я передумала. Лучше я подожду тут, поговорю с Эмми, если не возражаете.
– Почему – с Эмми?
– А почему бы и нет?
– А-а, понимаю. С Эмми вы в безопасности, ока-то, наверно, не захочет вас тронуть. Правильно или нет? – (Она мельком посмотрела на него.) – В общем, вы хотите сказать, что, если я уйду из комнаты, вы останетесь?
– Как хотите. – И, словно забыв о нем, она разломила печенье над тарелкой, капнула туда воды из стакана.
Толстый Джонс, тяжело двигаясь в чужих брюках, снова стал обходить стол. Когда он подошел к ней, она слегка повернулась на стуле и протянула руку. Он почувствовал в своей пухлой, влажной ладони тонкие косточки пальцев, их нервную, беспомощную мускулатуру. Такие никчемные. Бесполезные. Но прекрасные в своей бесхарактерности. Прекрасные руки. И хрупкость этих рук остановила его, как каменная стена.
– Эмми, – позвала она ласково, – пойди сюда, душенька! Мне надо тебе показать одну вещь!
В дверях показалась Эмми, с ненавистью глядя на обоих, и Джонс быстро сказал:
– Будьте добры, мисс Эмми, принесите мои брюки!
Эмми посмотрела на него, потом на нее, пренебрегая немой просьбой девушки. «Ого, а у Эмми свои претензии», – подумал Джонс. Эмми скрылась, и он положил руки на плечи девушки.
– Ну, что вы теперь будете делать? Позовете старика?
Она посмотрела на него через плечо, из-за непреодолимого барьера. Злость вспыхнула в нем, он нарочно смял ее рукав.
