вентиляции.
Доктор откинулся на спинку кресла и продолжал:
— Я подхожу к этому отчасти как психолог, отчасти как художник и поэт. — Он улыбнулся. — По моим убеждениям, сон — это картина, складывающаяся из образов и деталей, увиденных днем, и оставшихся в памяти человека, или запавших еще глубже, в его подсознание, так что, возможно, он их и не помнит своим разумом, но они существуют в его душе — в области подсознания. Иногда — лица и предметы являются в своем естественном виде, иногда — методом ассоциаций формируют причудливые, преувеличенные образы — сладкие грезы, или, наоборот, тяжелые кошмары.
И для разгадки их я пользуюсь таким методом. Поскольку сон человека, как бы тебе это объяснить, скажем, это картины, показывающие ассоциации, вызванные теми или иными явлениями, увиденными наяву, то я, видя эту готовую картину, и, стараясь смотреть на нее глазами этого конкретного человека. Для этого нужно чувствовать его душу, знать его, — видя эту картину, я пытаюсь понять, какие ассоциации она вызывает у меня. То есть, как бы возвращаюсь обратно тем же путем и прихожу к исходной точке. Логично? — Я кивнул. Поначалу я, правда, немного запутался, слушая его, но потом все понял, действительно, вроде бы все правильно. — Таким образом, вот твой сон. Что я вижу? Море, небо, простирающиеся до горизонта, огромные, бескрайние пространства, ослепительно освещенные солнцем, непостижимые для познания — и ты один посреди них. Это говорит о твоем ощущении — ты видишь вокруг себя огромный, бескрайний мир — сияющий и прекрасный, пока еще неизведанный, но дивный и манящий. Он не пугает тебя, он, скорее, влечет тебя; ты хочешь жить, ты любишь жизнь; она пленяет тебя своей красотой. Правильно я говорю? — он прищурился, глядя мне в глаза.
— Правильно! — я с уверенностью кивнул. — Все так и есть. — Я даже радостно улыбнулся: надо же, как он точно угадал!
— Теперь приготовься, слушай внимательно. Твое обнаженное тело омывает водой, обдает брызгами, овевает теплой морской ветер — и тебе это приятно, ты испытываешь удовольствие. То, что ты обнажен, открыт для всего окружающего мира, показывает чувственность, общий эротический, сексуальный характер твоего состояния. Прикосновения воды, ветра, пена, стекающая по твоему телу — прости, мальчик, это ни что иное, как замаскированные мечты и грезы о ласках, сексуальных наслаждениях… Твое тело чувствует себя открытым для них, оно жаждет их и испытывает от этого радостное возбуждение, что совершенно нормально в твоем юном возрасте. Я все сказал верно? Возрази мне, если я неправ.
Я пожал плечами и улыбнулся, опустив глаза: действительно, возразить мне было нечего. А я бы и не догадался…
— Теперь — о бревне. Бревно является мужским началом, фаллическим символом, оно олицетворяет ярко выраженную мужскую силу, но не твою, нет! Заметь, ты не держишь его в руках, как оружие; оно не является как бы продолжением тебя — как копье или меч в руках воина, бывают и такие сны, там сразу все ясно. С тобой тоже все ясно, но совсем, совсем иначе! Ты сидишь на нем верхом, обхватив его ногами, доверчиво, с готовностью раскрывшись ему своими самыми чувствительными, нежными местами; ты испытываешь внутри радостное волнение и возбуждение, ощущая своим телом его гладкую твердость — или, может быть, лучше сказать, ощущая мягкость и нежность своего тела при соприкосновении с его твердостью, его несгибаемой силой? Не ты управляешь им — оно несет тебя, а ты отдаешься его воле, и тебе это приятно… Тебя подбрасывает вверх и опускает вниз так, что у тебя захватывает дух от этого упоительного полета… Следует ли объяснять тебе, что это значит, нужно ли смущать тебя, переводя это на человеческий язык? — Он выдержал паузу и продолжал: — В заключении остается процитировать тебя самого: ты слышишь чудесную, неземную музыку с неба. Душа твоя переполняется неописуемым восторгом. Ты ожидаешь, что должно произойти что-то прекрасное, таинственное, неизвестное тебе, ты уверен, что вскоре это произойдет, и ты чувствуешь, что очень счастлив… Ну, что ж, — он вздохнул. Твой сон говорит о том, что твоя душа в смысле чувств полностью сформировалась, ты мечтаешь о счастье, ты полон ожидания. Твое тело испытывает потребность в ласках и изнывает от желания испробовать все по- настоящему. Ты весь открыт для любви, и ты созрел, чтобы встретить… своего возлюбленного, встретить и принять в объятиях героя своей мечты. — Он затушил вторую сигарету и сказал с улыбкой, — и, как мы видим, сон был вещий, ты уже встретил его, и как я мог рассмотреть — это искренний, честный, замечательный мальчишка — к тому же, очень красивый. И он безумно в тебя влюблен — с чем тебя и поздравляю. — Доктор помолчал и взглянул на меня: — Вот такая у нас получается история…
Я понял, что он раскрыл меня полностью, и пытаться что-нибудь утаить от него — бесполезно. Он как будто видел меня насквозь. Я смутился и, как всегда, густо покраснел. Но в то же время мне было приятно и интересно, что есть какой-то человек, который понимает все, который знает, какие отношения связывают нас с Лёнькой. Человек, с которым я могу быть откровенным.
— Только, пожалуйста, не говорите ничего отцу! — умоляюще попросил я.
Доктор сделал успокаивающий жест рукой:
— Можешь не беспокоиться. Отсюда, — он окинул взглядом кабинет, — ничего не выйдет. Тут, знаешь ли, и не такие люди были откровенны. А теперь, для полной картины, я должен попросить тебя, извини за неудачный каламбур, предстать передо мной в полностью откровенном виде, то есть полностью обнаженным: мне необходимо тщательно осмотреть твое тело, чтобы узнать, нет ли у тебя каких-либо физических отклонений… И еще кое-что, не менее важное: увидеть и понять твою обратную реакцию…
Я засмеялся:
— Отклонений, конечно, нет. Но, если надо, я могу… Доктор утвердительно кивнул и улыбнулся:
— Да, пожалуйста. Я уверен, что ты умеешь не только красиво одеваться, но и не менее красиво раздеваться. Встань вот здесь, поближе к свету, — он указал мне на середину комнату и повернул абажур лампы таким образом, что я оказался ярко освещен во весь рост, с головы до ног. — И, пожалуйста, не спеши, — мягко сказал доктор. — Делай это так, как будто твой друг смотрит на тебя, и ты хочешь ему понравиться. Тем более, что тебе самому это доставляет удовольствие. Ведь это так? Скажи мне, что ты чувствуешь?
Я начал, не торопясь, исполнять просьбу доктора, постепенно снимая одежду — один предмет за другим, стараясь прислушиваться к своим ощущениям.
— Я чувствую, — сказал я, запинаясь, — волнение… Мне немного стыдно, но вместе с тем приятно, когда на меня смотрят… — Я снял пиджак, развязал галстук, начал медленно расстегивать пуговицы рубашки… — Вот сейчас, — пробормотал я, — ощущения очень усилились…
— Я полагаю, что для тебя не безразлично, кто на тебя смотрит в тот момент, когда ты раздеваешься? — спросил доктор, глядя, как я снял и отбросил рубашку.
— Конечно! — я кивнул, расстегивая пояс на брюках… — Одно дело, например, если… так, как Вы сказали. Ну, перед Лёнькой… Тогда я чувствую сильное, приятное волнение и… возбуждение. — Доктор внимательно смотрел, как я, не спеша, снимаю брюки. — И совсем другое дело, — продолжал я, — если, например, перед своим отцом, или просто на пляже, или… перед врачом. Кроме Вас, конечно, — честно сказал я, ловко снимая белые носочки — один за другим.
— А почему ты сказал «Кроме Вас»? — спросил доктор, прищурившись, глядя на меня.
Я смутился, но ответил:
— Я сказал это, потому что помню, что Вы тогда нам предлагали на бульваре… и что Вы говорили мне в кафе. Поэтому, если честно, я сейчас тоже взволнован, и… испытываю приятное, сильное возбуждение, — закончил я, медленно сняв шелковые белые трусики и отбросив в сторону, оставшись стоять полностью обнаженным в ярком свете лампы.
Что-то последнее время мне очень часто приходится быть в таком виде — я мысленно усмехнулся. Может быть, мне уже и вовсе не одеваться, а так и ходить голым — я смотрю, это уже становится для меня естественным состоянием!
Доктор приблизился, внимательно разглядывая мое тело, все мои органы — от этого я действительно жутко возбудился — еще бы! — и у меня была сильная эрекция, настолько напряженная, что я боялся, не произойдет ли со мной чего-нибудь, если он станет дотрагиваться до меня руками… но он не дотрагивался — наверное, хорошо понимал мое состояние. Все равно, мне было неловко — почему-то казалось, будто я изменяю Лёньке. Доктор будто угадал мои мысли, потому что сказал шутливо, слегка шлепнув меня пониже спины:
— Не беспокойся, мальчик! Ты, конечно, очень симпатичный — это даже мягко сказано, но я не
