себе запасную базу на всякий случай. На такое дело у Сталина власти хватит. А перед возвращением действительно женить на ней Маркова. Хватит ему, в самом деле, в холостяках ходить.
Глава 4
Не задерживаясь в приемной, только слегка кивнув Поскребышеву, который в последние дни пребывал в состоянии тягостного недоумения от всего происходящего, Берестин прошел в кабинет.
Кроме Сталина, там был еще один человек, невысокий, коренастый, в несвежем генеральском кителе без нашивок, петлиц и наград, от которых остались только многочисленные дырки на груди.
Берестин никогда не видел его фотографии (даже для статьи в военной энциклопедии не нашлось), но ошибиться не мог – это был не кто иной, как Герой Советского Союза, начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант Рычагов Павел Васильевич, тридцати лет от роду. Бывший. Все бывший – и по должности, и по званию. Забрали его перед самой войной, и куда делся – неизвестно. Про других хоть год смерти указан, а ему и этого не досталось. Но пока, значит, жив, раз здесь сидит… Рычагов ходил у Сталина в любимцах, звания и должности сыпались на него, как ни на кого другого в то время. А потом все сразу кончилось. Не понравилось вождю, что молодой главком авиации начал говорить, что думает, и руководить своим ведомством, исходя из интересов дела, а не применительно к настояниям хозяина и его подручных.
Как радушный хозяин, Сталин представил друг другу Маркова и Рычагова.
Рычагов был сейчас не то чтобы мрачен, а подавлен и угнетен. Глаза у него прятались под полуопущенными веками, и рукопожатие вышло вялое, он смотрел мимо Берестина и мимо Сталина, словно видел где-то в углу кабинета свой настоящий конец, а в инсценировку, что разыгрывалась сейчас, не верил. «Зачем все это? Не мучили бы уж…» – нечто подобное прочитал Берестин в его взгляде, и словно холодок пробежал между лопаток.
Новиков тоже ощутил ужас, мелькнувший по комнате, как крыло гигантской ночной бабочки, и решил разрядить обстановку.
– Товарищ Берия, – обратился Сталин к Берестину, словно приглашая его включиться в разговор, который вели здесь до него, – товарищ Берия (при этом имени Рычагов вздрогнул) несколько погорячился. Неправильно оценил слова и поступки товарища Рычагова и, не посоветовавшись с Политбюро, задержал его. А у нас, к сожалению, не нашлось времени спросить: а куда это вдруг пропал товарищ Рычагов? А когда узнали куда, недопустимо долго не могли выяснить, кто прав: товарищ Берия или…
Он взглянул на Рычагова, смущенно развел руками. Так уж, мол, получилось…
Берестин попробовал поставить себя на место Павла – Паши, как звал его за глаза весь воздушный флот. Как он это воспринимает? Как извинение или как продолжение дьявольской игры? И что ждет от будущего? Не сломался ли насовсем, как многие из тех, кто побывал в гостях у Николая Ивановича и Лаврентия Павловича? Не должен бы… Нервы у него молодые, летчик-истребитель, сидел недолго, да и сел как раз из-за сильного характера. Правда, если он верил в Сталина – как в бога, а потом понял, что богом прикидывался дьявол, тогда случай тяжелый.
Единственный, наверное, из выдвиженцев тех лет, он воспринял свой взлет так, как и следовало. Не скрывал, что многого еще не знает, и не стеснялся учиться всему, чему надо. И одновременно поведением своим и словами напоминал каждому: меня назначили на этот пост, я – главком и буду говорить и делать то, что считаю нужным. Так и поступал.
Вот и рубил с трибуны на всесоюзном совещании высшего комсостава РККА в декабре сорокового года, что завоевание господства в воздухе в грядущей войне – под большим вопросом, оттого, мол, и оттого, а за этими «оттого» – и неправильное определение приоритетов в авиапромышленности, и неправильная установка в подготовке личного состава, и технический авантюризм некоторых КБ, и ни в какие ворота не лезущая передача контроля за строительством аэродромов НКВД, и т. д. и т. п. Такое мало кому прощалось даже в келейных разговорах, а тут – с высокой трибуны! Через три месяца с небольшим генерал-лейтенант Рычагов после резкого, на грани крика разговора по ВЧ с Берией о том, что девяносто процентов аэродромов прифронтовой зоны запланированы под одновременную реконструкцию, самолеты стоят сотнями, крыло к крылу, и им неоткуда взлетать, заявил, что прямо из Минска он идет на доклад к Сталину. И… никуда больше не пришел, кроме отдельной камеры Лубянской внутренней тюрьмы, где с ним раз в неделю беседовал лично Берия, а в промежутках – его ближайшие помощники.
Сталин вдруг изменил тон. Теперь чувствовался только Новиков.
– Значит, Павел Васильевич, что было – забудем. Разбираться некогда. И не с кем. На Кавказе говорят: кто бежал – бежал, кто убит – убит. Война рядом. На вашем посту сейчас другой человек. Вновь переигрывать – нецелесообразно. Чтобы вы могли проявить себя в деле, поедете в Минск командовать авиацией округа. Вот ваш прямой начальник, командующий округом. Надеюсь – сработаетесь. Взгляды у вас совпадающие. Если будет острая необходимость – звоните лично мне. Но, думаю, и с товарищем Марковым все решите. Нынешнего начальника ВВС округа используйте по своему усмотрению.
Рычагов поднял голову.
– А кто сейчас на моем месте?
– Ваш бывший заместитель.
– А, Жигарев… Наверное, справится.
– Вам надо отдохнуть, Павел Васильевич. Вам есть куда поехать сейчас?
– Не знаю…
– Товарищ Сталин, – вступил в разговор Берестин. – Пусть генерала отвезут в мой номер, доставят ему свежую форму, ордена и прочее, он придет в себя, а потом мы все решим.
– Согласны, товарищ Рычагов?
– Как прикажете…
– Вот так и прикажем. Езжайте, все будет сделано. Закажите обед в номер, сами никуда не ходите, можете выпить, но не слишком, и ждите своего командующего.
Когда Рычагов ушел в сопровождении старшего политрука – но не из НКВД, а армейского (Новиков все же осуществил в Кремле смену караулов), Андрей уже ходил по кабинету, потом сел напротив Берестина.
