Но поскольку на самом деле из шестнадцатидюймовых пушек здесь никто не стрелял, оставалось предположить, что сбылись (и так быстро!) слова Антона и не кто иной, как означенные пришельцы-аггры, начал действовать.
Неизвестным, но вполне очевидным способом они изъяли из дома всю квартиру Олега целиком…
Воронцов специально подошел вплотную, потрогал стену рукой. Все верно. Срез прошел точно, будто сделанный лазерным лучом, и только обвал двух верхних этажей и вторичная деформация конструкций слегка маскировали сверхъестественность случившегося.
Но специалисты, конечно, быстро все сообразят. И станут в тупик. Для собственного успокоения скоренько разберут развалины, наверное, уже сегодня ночью, и обсуждать будет нечего. До ученых просто дело не дойдет. Да и что они скажут?
А технику-смотрителю жэка объявят выговор. На том все и кончится.
Воронцов повернулся и не спеша пошел к машине. Ему снова стало не то чтобы страшно, а не по- хорошему жутко. Как там, в сорок первом, на лесной дороге. А может, и хуже. Все-таки война есть война, и вещи, хотя и трагические, но для войны обычные, совсем иначе воспринимаются в мирное время.
С тем, что Олега больше нет, придется смириться. Он скорее всего жив. Для того чтобы просто убить человека, нет необходимости извлекать из дома кусочек объемом кубов этак в двести.
Если только им не понадобилась именно квартира. Из-за ее содержимого. А содержимое как раз им понадобиться могло. Левашов показывал ночью комнату, забитую полученной от инопланетянки Ирины аппаратурой…
Чтобы попытаться выяснить судьбу Левашова, придется обращаться к Антону. Ничего не поделаешь. То есть – никуда он от этого дела не ушел, как Антон и предвидел.
Воронцов, не сдержавшись, выругался вслух. Стоявший поблизости милицейский сержант заинтересованно вскинул голову, ожидая продолжения. Дмитрий сделал грозное лицо. Открыл дверцу, сел, положил руки на руль. Полез в карман, нащупал пустую пачку от сигарет и еще раз не сдержался. Но уже шепотом.
В конце концов, можно и по-другому. Показать Антону и всем прочим, что не такие уж они психологи и пророки. Послать их всех к черту. Наплевать и забыть. Олега нет. Его не вернешь. Смешно думать, что человек – существо жалкое, слабое, полудикое – может всерьез рассчитывать играть на равных с субъектами, свободно устраивающими такие вот штуки. Свободно манипулирующими пространством и временем.
А мы? Словно папуасы какие-нибудь развивающиеся, заманили белого колонизатора в яму, замаскированную сучьями и травой, стукнули по голове бамбуковой оглоблей и в полном восторге от своей лихости начали веселиться, пить пальмовое вино и закусывать малосольными ананасами.
В то время как другие колонизаторы, которые в яму не попали, похватали автоматы, погрузились в вертолет – и вот они! Прилетели наводить порядок.
Очень убедительная аналогия. И в его, воронцовском, положении самое разумное – возблагодарить бога, что (и если) пришельцы лично до него не добрались. Ехать надо сей же час к Наталье и – вести ее в ресторан. Помянуть Олега как положено – и точка. Прицелы зачехлить, стволы вернуть в диаметральную плоскость, команду свистать к вину и на обед…
Воронцову показалось, что на него начали обращать внимание. Ожидать, пока кто-нибудь решит познакомиться с ним поближе или проверить документы, Дмитрий счел глупым. Да и делать ему здесь больше нечего было. Цепочка оборвана. Ни адресов, ни телефонов друзей Левашова он не знает. А если бы и знал? Логично предположить, что операция изъятия коснулась не только Левашова. Любая грамотная спецслужба брала бы всех причастных одновременно. Закон жанра…
Мотор тихо зашелестел, машина покатилась мимо изувеченного дома. Воронцов в последний раз посмотрел туда, где всего полсуток назад они сидели с Олегом за столом и Левашов излагал ему свою эпопею.
Наверное, если бы не было у него позади двух войн, он испытывал бы сейчас отчаяние, печаль и горечь потери друга. Теперь чувства были другие. Как у разведчика, потерявшего товарищей за линией фронта. Горевать там просто некогда. Надо думать, как в одиночку выбраться, остаться в живых. А если для этого сутками придется лежать в болоте, ночью ползти по минному полю и ножом снимать вражеских часовых – ничего не поделаешь, такая работа…
– Ну и как, капитан, вам эта хохмочка с яйцами? – услышал он за спиной знакомый голос.
Стиль требовал ответа быстрого и достаточно остроумного, но на это у Воронцова резерва эмоций уже не оказалось. Он стиснул пальцами руль, подержал так секунд пять, глубоко вздохнул, ослабил хватку и, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно, слегка повернулся к Левашову, уже поднявшемуся с пола и вытянувшемуся вдоль заднего сиденья:
– Шуточки у вас… низкопробные… мон шер. – Подумал и добавил: – Только прячешься ты, по-моему, зря. Думаешь, орелики, которые полдома смогли выхватить и унести, через миллиметровую железяку тебя не разглядят?
– А очень может быть, – Левашов отвечал бодро и весело, незаметно было, что с ним только что произошло нечто из ряда вон выходящее, а по большому счету даже и невероятное. Впрочем, как раз для него, изобретателя установки совмещения пространства – времени, может быть, и вправду ничего такого не произошло? У монаха Бертольда Шварца взрывом разнесло дом, что здесь неожиданного? Профессиональный риск в пределах допусков.
– Я уже все обдумал. Или на них принцип неопределенности действует, или они, как тот охотник, при выстреле оба глаза закрывают. Техника-то у них классная, что скажешь… Стенка между мной и соседом – в два кирпича, так ровно ряд срезали, а другой остался. Я посмотрел…
– А подробнее если? У меня времени анализировать не было, и для дедукции информации не хватает…
– Да я ведь, может, не намного больше твоего знаю. Сидел ждал тебя. Посмотрел на часы, семнадцать пятьдесят пять было, точно. В дверь позвонила соседка. За деньгами пришла, за уборку подъезда. Я ей дал трояк. Она говорит – сейчас сдачу принесу. Пустяки, говорю. Она: нет, нет, как же, сейчас отдам – и идет к себе. Я машинально выхожу на площадку – и вот тут все и случилось. Сейчас не соображу, показалось или действительно: нечто вроде мгновенного свиста – и сразу стало очень светло на лестнице. Вместо моей
