теперь должны разделить их судьбу.
Его затягивало в глубину, и он перестал думать о приливах и отливах удачи. Он боролся за каждый вздох, кашлял, выплевывал воду и снова глотал ее. А затем его накрыла тьма.
С тех пор как Валентин утратил свое прошлое и оказался возле Пидруда, он никогда не задумывался о философии смерти. Ему хватало жизненных проблем. Он смутно вспоминал, чему учили в школе – что все души возвращаются к Божественному Источнику в тот последний момент, когда происходит высвобождение жизненной энергии, и идут по Мосту Прощания, мосту, которым управляет Понтификс. Но правда это или нет, есть ли мир по ту сторону жизни и каков он, Валентин не задумывался. Однако теперь он пришел в себя в таком странном месте, которое превосходило всякое воображение самых плодовитых мыслителей.
Не есть ли это послежизнь? Гигантское помещение с толстыми влажными розовыми стенами; потолок местами высокий, сводчатый, поддерживаемый мощными колонами, а местами понижается почти до пола. В этой комнате помещались две полусферы, испускающие слабый голубой свет. Воздух скверный, насыщенный паром с резким горьким привкусом, крайне неприятным. Валентин лежал на мокрой скользкой поверхности, грубой, с глубокими складками, все время вздрагивающими. Под рукой чувствовались какие-то конвульсии глубоко внутри. Текстура пола не напоминала ничего известного Валентину, а слабое, но заметное движение внутри его позволяло думать, что место куда попал Валентин не мир после смерти, а просто галлюцинация.
Валентин осторожно встал. Одежда была мокрая, один сапог он где-то потерял, на губах вкус соли. Он был потрясен и изумлен. Стоять на этой беспрерывно дрожащей поверхности было трудно. Оглядевшись, он увидел что-то вроде слабо сиявшей растительности, толстой, мясистой, безлистной, выходящей из пола. Она тоже все время изгибалась от внутреннего движения. Пройдя между двумя колоннами и через участок, где пол почти сходился с потолком, он увидел нечто вроде пруда с зеленоватой жидкостью. За ним ничего не было видно из-за тумана.
Он подошел к пруду. Очень странно, там были сотни ярких рыб, которых он видел в море накануне охоты. Но они не плавали, они были мертвыми и разлагались, мясо отваливалось от костей, а внизу, под водой, был толстый, в несколько футов, ковер из таких же костей.
Позади вдруг послышался рев. Валентин оглянулся. Стены комнаты пришли в движение, подались назад, в понижающейся части потолка появилось большое отверстие, и из него хлынул поток воды, затопив Валентина до бедер. Он едва успел добраться до колонны и обвить ее руками, в то время как вода хлестала вокруг с ужасающей силой. Он устоял, хотя были моменты, когда он думал, что его снесет. Но затем потолок закрылся, поток прекратился, вода всосалась в щели, образовавшиеся в полу, остались только рыбы. Пол начал содрогаться, отчаянно бьющиеся рыбы покатились к зеленоватому пруду. Попав туда, они быстро перестали двигаться.
И вдруг Валентин понял.
Он не умер, и он не где-то в послежизни. Он в брюхе дракона.
И он захохотал. Откинув голову назад и закатывался хохотом. Что еще оставалось делать? Кричать? Ругаться? Громадное животное одним глотком втянуло в себя Короналя Маджипура, как мелкую рыбешку. Но он слишком велик, чтобы его отправить в тот переваривающий пруд, поэтому он сидит на полу драконьего желудка. А дальше? Поселиться здесь до конца дней и обедать сырой рыбой из улова дракона?
Комедия, подумал Валентин.
Но и трагедия, потому что все остальные погибли в крушении «Бренгалина». И он скорбел только о них теперь. Навеки умолк звонкий голос Карабеллы, пропала навсегда удивительная точность руки и глаза Слита, скандары никогда не наполнят воздух множеством ножей, серпов и факелов, кончилась, едва начавшись, жизнь Шанамира…
Валентин не мог перенести мыслей о них. Он освободил мозг от скорби, боли и чувства утраты и снова захохотал, протягивая руки к стенам этой странной комнаты.
– Это замок Лорда Валентина! – крикнул он. – Тронный зал! Я приглашаю вас всех отобедать со мной в большом пиршественном зале!
Из темной дали послышался голос:
– Клянусь своими кишками, я принимаю это приглашение!
Валентин изумился сверх всякой меры.
– Лизамон?
– Нет, Понтификс Тиверас и его косоглазый дядя! Это ты, Валентин?
– Да. Где ты?
– В глотке этого вонючего дракона. А ты где?
– Невдалеке от тебя! Но я тебя не вижу.
– Пой, – предложила она. – Стой на месте и пой, а я постараюсь дойти до тебя.
Валентин запел как можно громче:
Снова послышался ревущий звук: Гигантская глотка животного вновь открылась, чтобы впустить морскую воду и кучу рыбы. Снова Валентин ухватился за колонну, когда поток ударил его.
– Ох, во имя пальцев Божества, держись, Валентин, держись, – закричала Лизамон.
И он цеплялся изо всех сил и прижимался к столбу. Откуда-то Лизамон окликнула его и потребовала, чтобы он продолжал петь, Валентин повиновался.
Он слышал: как она наугад подхватила балладу, пробираясь через замысловатые драконьи внутренности, и, наконец, увидел ее в слабом свете. Оба улыбались друг другу, засмеялись и обнялись.
Но при виде ее он снова вспомнил тех, кого наверняка нет в живых, и это снова вызвало в нем боль и стыд. Он закусил губу и отвернулся.
– Ты что, Милорд? – растерянно спросила она.
– Остались только мы с тобой, Лизамон…
– Да, но хвала Божеству и за это.
– Но остальные были бы живы, если бы не сделали глупости идти за мной…
Она схватила его за руку.
– Милорд, ведь скорбь не вернет их к жизни, если они умерли.
– Знаю, но…
– Мы спасены. Если мы потеряли друзей, это очень печально, но это не твоя вина. Они пошли за тобой по своей воле, верно? И если пришло их время, то оно пришло, и с этим ничего не поделаешь. Горюй о них, Милорд, но радуйся, что мы спасены.
– Да, скорбь не вернет их к жизни. Но что за спасение для нас? Долго ли мы просуществуем тут, Лизамон?
– Достаточно для того, чтобы вырваться на свободу. – Она вытянула из ножен вибромеч.
– Ты думаешь, мы сможем прорубить тропу наружу? – ошеломленно спросил он.
– А почему нет? Я прорубалась и через худшее.
– Как только ты дотронешься этой штукой до драконьей плоти, он нырнет на дно. Здесь мы в большей безопасности, чем под водой в пяти милях глубины.
– В самое темное время тебе говорили, что ты оптимист, – возразила она. – Где же теперь твой
