ударила в дверь.
Женщина как раз убирала спицы в предназначенную для них коробку, когда в комнату в сопровождении Мэри-Кейт вплыла Берни. Улыбка на лице женщины застыла, когда она увидела, кто пожаловал.
— Сесили, ты прекрасно сохранилась. — Ослепительная улыбка осветила лицо Берни. — Только не говори, что я выгляжу плохо. Смотришь на меня, как будто тебе явился призрак.
Берни принялась палец за пальцем стягивать перчатки. На лице ее по-прежнему играла улыбка.
— Мэри-Кейт?
Графиня обернулась и сделала ей знак подойти ближе.
— Сесили, позволь представить тебе мою близкую подругу — Мэри-Кейт Беннетт. Из Лондона.
Мэри-Кейт кивнула в ответ на кивок хозяйки, ощущая себя участницей кукольного представления и чувствуя, что единственный человек, который знает, что и зачем они делают, — это Бернадетт Сент-Джон.
— Сколько времени прошло, Бернадетт! Много лет.
— В самом деле, Сесили, но время тебя пощадило. А Сэмюел? Он так же хорошо справляется со своими годами?
Усаживаясь на диван, Берни еще раз широко улыбнулась.
— Мой муж чувствует себя хорошо. Для этого ты и вернулась, Бернадетт Сент-Джон? Распутничать с моим мужем? В доме моей дочери?
— Даже не могу сказать, с каким из твоих вопросов я больше не согласна, Сесили. Когда ты называешь Сандерхерст домом твоей дочери, в то время как на протяжении семнадцати поколений он принадлежит семье моего мужа, или когда называешь меня распутницей?
Мэри-Кейт тупо уставилась на Сесили и плюхнулась рядом с Берни, забыв от потрясения все уроки хороших манер и осанки. Берни могла хотя бы предупредить, кого они собираются навестить. Она бросила укоризненный взгляд в сторону своей спутницы, но внимание Берни было полностью приковано к теще Арчера.
— Я называю тебя тем, что ты есть на самом деле, Бернадетт Сент-Джон.
— «И глупец, когда молчит, может показаться мудрым, и затворяющий уста свои — благоразумным».
— Богохульство не поможет тебе, Бернадетт Сент-Джон. Господь слышит тебя. Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам «.
— Я не намерена состязаться с тобой в искусстве цитирования, Сесили. Ты не изменилась. Я думала, с годами ты смягчишь свое отношение.
— К тебе? Ты за этим приехала? Узнать, простила ли я тебя?» Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: «Я ничего худого не сделала».
— Я вернулась домой только с одной целью, Сесили. Помочь Арчеру найти Алису. По-моему, достойно порицания, что ни от нее, ни о ней так и не поступило никаких вестей. Скажи, — попросила Берни, — ты совсем ничего не слышала о своей дочери за все это время?
Хозяйка дома продолжала стоять, стиснув руки и поджав губы. Ее взгляд не выражал никаких теплых чувств, она не предложила женщинам освежающих напитков, что принято во время дневных визитов. Она ясно давала понять, что их пребывание в доме Моршемов более чем нежелательно.
— Ну ладно, Сесили. Неужели она тебе не призналась? Даже не упомянула, куда собирается? До того как она исчезла, тебе ничего в ее поведении не показалось странным или необычным? — Берни сделала вид, что не замечает молчания, и продолжала: — Скажи хотя бы, была она счастлива в Сандерхерсте?
— Я не собираюсь с тобой разговаривать, Бернадетт, тем более рассказывать о каких бы то ни было признаниях своей дочери.
Берни встала и, надев одну перчатку, поигрывала другой.
— Значит, даже ради Алисы мы не можем забыть наши разногласия?
Ответа не последовало, Сесили даже не взглянула в ее сторону. Она села на стул у окна и снова вынула вязание, демонстративно игнорируя обеих женщин.
Она сидела, держа спину так же прямо, как спинка стула. Накрахмаленный белый чепец был отглажен безупречно, ленты завязаны маленьким бантом под подбородком строго посередине. Руки ее двигались проворно, спицы успокоительно позвякивали в тишине. Картина показалась бы мирной, если бы не витавшая в воздухе застарелая ненависть.
Берни кивнула, повернулась и выплыла в дверь, Мэри-Кейт последовала за ней, чувствуя себя маленькой лодкой на буксире у нагруженной пряностями шхуны Сент-Джона.
— Простите.
Мэри-Кейт очнулась и увидела перед собой молодого человека, который почтительно обратился к ней. Высокого роста, почти такого же, как Арчер, только тонкий, как тростинка, он будто так и не набрал отпущенной ему природой плоти. Взгляд его карих глаз был теплым, мягким и неожиданно добрым.
— Прошу прощения, но вы, кажется, немного сбились с пути. Я подумал, вы не знаете, куда идти.
Мэри-Кейт огляделась и поняла, что оказалась около конюшен, слева от господского дома. Она повернулась и увидела, что их экипаж все еще стоит у главного входа, а Бернадетт как ни в чем не бывало болтает с кучером, словно и не было тягостной сцены в доме. Странно, но она не помнила, как направилась сюда.
— Здесь следует смотреть под ноги.
Он указал на землю, и только тогда Мэри-Кейт поняла, что чуть не ступила в еще дымившуюся кучу навоза.
— О Боже!
— Помочь вам вернуться к экипажу? Я сумею уберечь вас от любых неожиданностей. Это все-таки конеферма.
Он протянул руку, и Мэри-Кейт оперлась на нее.
Прикосновение привело Мэри-Кейт в смущение. Она, казалось, почувствовала сквозь рукав тепло его кожи. Даже не глядя, Мэри- Кейт поняла, что ладони у него большие, пальцы длинные и тонкие. Руки пианиста, музыканта.
— Вы приехали навестить мою мачеху?
Он вел ее по утоптанной дорожке, соединяющей дом и конюшню.
— Я здесь лишь в качестве компаньонки.
Рука, на которую она опиралась, внезапно дрогнула, мышцы напряглись. Она взглянула на юношу. Его взгляд был прикован к экипажу.
— Этот экипаж из Сандерхерста?
— Да.
— А вы?
— Я там в гостях. — Самый подходящий ответ, пожалуй.
Его глаза казались бесконечно загадочными, будто таили тысячу тайн, сотню истин. В них светилась душа, различались боль, смирение и невыразимая тоска. И над всем довлело ощущение потерянности — такой глубокой, что от сочувствия у Мэри-Кейт перехватило дыхание.
К своему удивлению, Мэри-Кейт захотела подойти к молодому человеку поближе, обнять, положить его голову себе на колени. Убрать со лба непослушную прядь светлых волос и успокоить, как успокаивает ребенка мать. Она была бы ему матерью, сестрой, возлюбленной, подругой.
Ее рука так и осталась протянутой. Мэри-Кейт взглянула на нее, словно удивляясь ее существованию. По правде говоря, она была напугана. Что с ней происходит?
— Вы хорошо себя чувствуете? — донесся озабоченный мужской голос. — Принести вам воды?
Она покачала головой, подавляя охватившие ее незнакомые ощущения. Мэри-Кейт все еще молчала.
— Может, присядете? Вы побледнели, — приговаривал он, и нежные черты его лица светились заботой и сочувствием. — Я могу позвать кого-нибудь из дома.
— Я сейчас приду в себя, — проговорила Мэри-Кейт, надеясь, что это окажется правдой.
Перебирая пальцами складки юбки, Мэри-Кейт раздумывала, с чего начать разговор. Она пойдет дальше, когда перестанут дрожать колени и пройдет приступ тошноты.
— Моя мачеха кое- что понимает в лечении, мадам, если вы чувствуете в этом потребность.
Мэри-Кейт подняла глаза на склонившееся к ней встревоженное лицо.
— В этом нет необходимости. Я уже чувствую себя гораздо лучше.
— Вы сильно побледнели, а сейчас у вас на щеках выступил румянец. Вы выглядите несравненно лучше.
— Я, без сомнения, покраснела от смущения.
Послышались позвякивание сбруи, приглушенные голоса, стук копыт по гравиевой дорожке. Мэри-Кейт все слышала, но не могла отвести глаз от молодого человека и усмирить свое сердце. Наконец она неохотно направилась к экипажу и Берни.
— Он вырос необыкновенно красивым, Джеймс Моршем.
Мэри-Кейт, все еще потрясенная встречей, лишь кивнула в ответ. Что это значит? Ей стало плохо. Как от толчка, она вернулась к действительности.
— Они с Алисой были очень близки в детстве. Если видели одного, то рядом был и другой. Я всегда говорила, что лучшего брата не найти.
Моршемов отделяет от Сандерхерста не так уж много миль. Преодолеть их верхом не составляет труда, пешком пройти немногим дольше.
— Арчер знает о вас и Сэмюеле Моршеме?
— Дорогая моя, я начала изумлять Арчера с того момента, как уволила няньку и сама занялась его воспитанием. Никакие рассказы обо мне его не удивят.
Несмотря на то, что с Берни грубо обошлись, глаза ее искрились, щеки розовели, улыбка освещала лицо.
— Сэмюел Моршем был моей первой любовью. Мы были слишком молоды и слишком глупы, а я только-только овдовела. Признаюсь, что мы целовались разок-другой в укромном уголке, но и только. Но Сесили, как видно, думает, что я покинула Англию из-за неразделенной любви, которую питала к Сэмюелу.
— Так и было?
— Пятнадцать лет достаточно большой срок, чтобы решить, как справиться с отчаянием, — вздохнула Берни. — Нет, я покинула Англию по двум другим причинам, Мэри-Кейт. Первая состояла в том, что Арчер уже становился взрослым, а он не тот тип мужчины, которого нужно водить на помочах. Но он всегда понимал, что многим мне обязан. Это могло привести к неприятным последствиям, моя дорогая. Поэтому единственный выход для нас обоих я видела в одном: уехать из Англии. Другая причина заключалась в том, что я принадлежу к одиноким по натуре людям, неспособным к обычным семейным отношениям. Я хотела узнать, что такое жизнь, и осуществила
