и подружки, они понемногу пристрастились к наркотикам и втянулись в крупные азартные игры, сулившие легкие деньги, причем без всяких налогов.
Поначалу я пытался от этого отстраниться, поскольку не имел такой маниакальной тяги ко всему противозаконному, как остальные мальчишки в нашей компании. Хотя, когда меня к чему-то подстрекали — прыгнуть с крыши, например, — я куда больше боялся ударить в грязь лицом, нежели сломать себе шею. Но подспудно я все ж таки всегда думал о том, чтобы не разочаровать отца, и только ловил момент, когда приятели с меня «слезут». Страстно желая выделиться, я собирался примкнуть к какой-нибудь «миссии», как мы их называли, так же как нашу шайку мы гордо именовали «командой А». Хотя многие сверстники считали меня скорее чокнутым, нежели вором.
Моей криминальной страстью было разбирать замки, ковыряться в штифтах и «собачках» — это было увлекательно, я занимался этим скорее из любопытства, нежели для дела, и так, минуя учебные лаборатории, я и погружался в настоящий мир знаний.
Отец уже сидел в тюрьме, а брат все больше втягивался в мошенничество и воровство. Возможно, это в нем было от отца. Мне тоже нравился процесс выманивания денег у лохов, но я больше любил логическую сторону этого дела, изящные механизмы обмана, я обожал эту взведенную пружину хитрой мышеловки. Джеку же была свойственна дерзость, которой мне недоставало, — а без этого едва ли кого заставишь раскошелиться. Отец тоже этим качеством обладал в полной мере. Он в любой момент готов был устроить представление: выйти, к примеру, на середину ресторана и начать вопить, изображая обманутого и униженного в то время, как обман и унижение было собственных же его рук делом. Когда же брат выводил на «сцену» меня, я, пряча трясущиеся руки и боясь все ему испортить, отыгрывал, как мог, свою роль, крича на весь ресторан, что, дескать, дал этому парню полтинник и могу это доказать.
Я рос типичным младшим братом, готовым сделать все, о чем Джек ни попросит. Когда мать заболела, любые угрызения совести по поводу воровства полетели к чертям: без вопросов, надо было что-то делать, чтобы оплачивать счета. И вот однажды вечером — мне тогда было девятнадцать, и я куда лучше владел всевозможными отмычками, чем Джек или его друзья, — брат попросил сделать для него одно маленькое дельце. Я согласился… Это так капитально разрушило мою жизнь, что лишь сейчас, спустя десяток лет, я смог все же выбраться в люди.
И чем больше наставлял меня Маркус, тем больше я осознавал, что новое направление моей работы в огромной степени связано с нашим «семейным бизнесом».
В «Группе Дэвиса» вместо планирования грабежа мы оценивали имущество объекта. «Крючок» сменился «разработкой», прежние «игрок-приманка» и «подсадная утка» сделались «агентами доступа», вместо «взятия кассы» теперь был «запрос», а «хлопнуть цель» или «выпустить пары» означало уничтожение.
Должен сказать, жаргон тут отдыхает. Вместо ямайской разводки, наличных бабок и старого как мир «порося в мешке» теперь у нас есть статусы типа 501(с)3,[25] комитеты политических действий и дочерние структуры.
Но при всем знании жаргона мошенников, знакомого мне еще с детства, я понял как факт, что у этих бизнесов одна и та же гнилая сердцевина: оба они состоят в том, чтобы, втершись в доверие к человеку, побудить его что-либо сделать. Отец старался держать меня в стороне от этих дел, полагая, наверно, что его изворотливость поможет мне остаться чистым. И потому, когда Маркус начал преподавать мне правильную теорию мироздания, от которой так оберегал отец, я оказался рьяным, жадным до новых знаний учеником.
Чего стоит один только «рекрутинг людских ресурсов» (на жаргоне Маркуса), проливающий свет на то, чем мы занимаемся. Это ДИКС: Деньги, Идеология, Компрометация/давление и Самомнение. И для достижения наших целей годятся любые средства. На этих четырех пунктах основывалось все, что поведал мне Маркус, и все нюансы того, что Генри Дэвис говорил о рычагах и о получении власти над людьми.
Маркус вывел эти словечки у себя на белой доске и спросил, понимаю ли я их смысл. Я пару минут глядел на его каракули, потом пожал плечами и сказал, что попробую уразуметь.
— Ну, скажем, есть один парень — как бы его назвать… ну, допустим, Генри, — который хочет прижать к ногтю одного олуха по имени Майк, — расхаживал я взад-вперед у стенда. — Самое простое — «Деньги». Майк вырос без гроша в кармане и по уши погряз в долгах. Дальше — «Идеология». Бедняк Майк все еще покупается на всякую бредятину вроде американской мечты горациоэлджеризма[26] и верит, что светлые мозги и усидчивая задница пропихнут-таки его в элиту общества. Дальше — «Самомнение»: напускная скромность «синего воротничка»-работяги Майка — всего лишь фантик, под которым скрывается глубокая убежденность, что он лучший парень во всей округе. В довершение всего он несет чудовищный крест из-за своего сидящего в тюрьме отца, да и собственное нездоровое прошлое не пускает его в ту хорошую жизнь, которой он, как никто, заслуживает. Короче, Майк — чертовски удобная жертва.
Это последнее определение Маркуса развеселило.
— Ты кое-что забыл, — заметил он.
— Ах да, «Компрометация»! И что у вас на меня есть, Маркус?
Напустив на себя загадочный вид, он отвернулся и стал вытирать доску.
— Продвижение билля Маккейна-Файнгольда две тысячи второго года о финансировании предвыборной кампании.[27]
Что ж, не так уж и мало.
ДИКС — эти четыре пункта сделались моей библией.
Деньги — самое откровенное средство, действующее в лоб. И сколько бы мы ни препирались о разных жизненных философиях, подавляющему большинству людей оно помогает достичь желаемого — если это, конечно, позволяют их достижения и статус.
Идеология заставляет людей поверить в то, что нужно именно тебе. Приятно думать, будто у тебя в руках реальный козырь (и, как объяснил мне Маркус, американцам вообще это свойственно), когда на деле игра скорее идет в минус. Ты никак не заставишь кого-то что-либо сделать, если он сам не докажет себе целесообразность этого поступка. Вспомните, едва ли не в любом кинишке злодей видит в себе героя.
Компрометацией и давлением от кого-то можно добиться нужных результатов. Американцы, как правило, стараются избегать таких подходов: игра в компроматы якобы не по правилам (янки-то полагают, что кого угодно возьмут деньгами или идеологией!), но вот для русских и китайцев это гарантированный хлебушек с маслом.
Самомнение играет на убеждениях тех людей, которые были как-то обмануты жизнью. Они ведь умнее, чем все остальные, или гораздо больше вкалывают, чем другие, или куда честнее прочих, а потому заслуживают и работы попрестижней, и денег с уважением побольше, и супруги покрасивше, да и много чего еще. И таких людей, пожалуй, 99,9 процента населения.
Нетрудно заметить, что многие положения Маркусовой теории — и о русских с китайцами, и об «агентах доступа», и об «уничтожении» — звучат как-то жутковато применительно к работе в сфере государственных дел. Прежде я полагал, что лоббирование — это своего рода возня за местечко у кормушки. Да и насчет самого Уильяма Маркуса, человека без прошлого, у меня теперь зародилось смутное подозрение.
Однажды я решил это подозрение подтвердить. Маркус вышел покурить за домом, что мне, конечно, следовало бы воспринять как знак с ним не связываться, потому что «Кэмел» он распечатывал, лишь когда бывал сильно не в духе. Я подобрался к нему сзади так тихо, как только мог, — перекатом с пятки на носок, как учили на флоте, когда натаскивали снимать часового (хотя не скажу, чтобы я много часов потратил на ликвидацию караульных, — из службы большей частью мне запомнилось то, как я раз за разом пересматривал «Восьмую милю» и как пытался уснуть, несмотря на доносившиеся со всех сторон звуки мастурбации).
Я знал почти наверняка, что сейчас произойдет, и даже не ожидал, что подберусь к Маркусу так близко, — и все же молниеносность его действий меня сразила. Только я с коварной физиономией подступил к нему на цыпочках — и в следующее мгновение, словно из кино вырезали несколько секунд, я
