уже лежал, уткнувшись мордой в гравий, а Маркус стоял надо мной, цепко держа мою ладонь между большим и указательным пальцем. Он вывернул мне руку под таким жутким углом, что малейшее движение — даже дыхание — причиняло страшную боль, и, задыхаясь, я решил признать поражение. Я покосился на него снизу вверх — с кислой миной на лице, с безвольно свесившейся изо рта сигаретой, Маркус подвергал меня невыносимым мукам таким легким движением пальцев, словно переключал каналы на пульте телевизора.
Наконец он отпустил мою руку.
— Прости, дружище. Напугал меня.
— Ничего страшного, — сказал я, стараясь не показать, как болит наливающаяся краснотой рука от кисти до плеча. — Пожалуй, я все уяснил, что хотел.
— Вот и умница.
Я поднялся на ноги.
— Так кем, говоришь, ты работал до «Группы Дэвиса»?
— Торговым советником.
— А, ну разумеется.
А чего еще я хотел от бывшей церэушной шишки — крутого дядьки, у которого все есть? Я чертовски вовремя начал делать для себя выводы и набираться ума-разума.
Генри Дэвис очень ловко привлек к работе престарелых шпионов, используя их давнишние навыки по вербовке граждан Страны Советов для обрабатывания наших нынешних политиков. И это объясняло многие жаргонные словечки Маркуса. На флоте у нас немало крутилось ребят из разведслужбы, но я ни разу не встречал ни одного действующего кадра из особого отдела спецназа ВМФ США. Так что брать уроки у Маркуса казалось для меня круче некуда.
Однажды я спросил у него:
— А ты когда-нибудь научишь меня каким-нибудь фишкам… Ну, знаешь…
— Кривляться, что ли? Или как убивать людей конвертом и всякой такой хрени?
В общем-то, примерно это я и имел в виду.
— Нет уж.
Вместо этого он вручил мне журнальчик со статьей «Адаптивный и не поддающийся адаптации нарциссизм среди политиков» и конспект по психологии на двенадцать страниц. Потому что все виртуозные фишки годились лишь для развлечения публики — этакие фокусы для вечеринки. На самом же деле в моей работе требовалось великолепное знание человеческой природы и железное терпение — и для подготовки материала, и в выслеживании «жертвы».
Что касается Уокера, то было ясно, что до меня кто-то уже неплохо поработал над этим членом палаты представителей. Еще до нашего знакомства я узнал о нем из психопрофиля, что выдал мне Маркус: какие у него игорные предпочтения, какие из обсуждаемых в Джорджтауне вопросов он «поддержал», с кем якшается, что у него за хобби.
Маркус спросил, как я собираюсь взять под контроль Уокера.
— Ожидаешь, что великий форточник опять надыбает ценную информацию?
— Ну уж нет!
— Какие тогда предложения?
— Заделайся к нему в друзья.
Маркус выдал мне полторы тысячи баксов мелкими купюрами и отослал меня знакомиться с Уокером. И никакого тебе яда, никаких браш-пасов[28] и никаких шпионских примочек, которые мне так хотелось освоить! После изучения психологии и жаргона моя работа свелась к следующему: вызвать доверие Уокера, сделать так, чтобы он сам предложил помощь, сделать его своим другом. Только и весь труд, что ошиваться возле него с молоденькими красотками под ручку. Ох и тяжкая жизнь!
С самого начала я хорошо продвинулся в деле Уокера, потащившись вслед за ним в постоянное место обитания «подготовишек»[29] — закрытый бар, куда пускали только своих, на Висконсин-авеню в Джорджтауне. Публика в основном состояла из богатеньких бывших школяров-южан с косматыми головами, которых звали через одного Трип и Рид и которые круглый год щеголяли во вьетнамках. Носили они шорты с блейзером, подъезжали к бару в открытых джипах, и каждый имел при себе блондинку, словно сошедшую со сверхстервозного канала «Фокс ньюс».
Политики и уже в меньшей степени крупные директора не такие люди, как мы с вами. Если вы действительно хотите понять их образ мышления, идите в книжный магазин, к огромной полке с руководствами типа «помоги себе сам», где много опусов о том, как прикинуться некоей личностью, надев нужную маску. Одну маску политики носят для широкой аудитории — для ТВ, избирателей, а другую — для друзей и знакомых. Возможно, некая реальная индивидуальность и скрывается за этими масками, но я все же склонен считать, что после стольких лет выборных гонок и стольких народных анекдотов эти люди забывают, кто они есть на самом деле.
Доселе я знал Эрика Уокера только внешне: приятный джентльмен с наружностью южанина, в достаточной мере христианин, чтобы найти с ним общий язык, но и без настырной упертости фанатика. В папке с заключениями психологов, что дал мне Маркус, содержался полнейший бред: проблемы раннего самоутверждения, перекомпенсация чувства собственной неполноценности, гиперсексуальность. Скажем, весьма непривычный для успешного политика портрет. Нечто похожее, впрочем, я о нем и слышал.
Тем вечером мы с Уокером спустились в бар и пили несколько часов в компании с одним парнем, которого мне представили как редкостного ловеласа, что, по-моему, было явным преувеличением.
Затем я заметил, как Уокер с интересом разглядывает через зал красивую студенточку лет двадцати. Когда нас попросили сделать последний заказ, предупредив, что бар закрывается, я спросил Эрика, какие его дальнейшие планы. С медлительностью, свойственной жителям Миссисипи, он проговорил:
— А теперь я собираюсь стрёмно оттянуться, — и двинулся за ней.
Уж не знаю — да и не хочу знать, — что это в его устах означало. Впрочем, догадки у меня были вполне приличные.
Это был первый раз, когда он расслабился в моем обществе, и с тех пор такое случалось все чаще. Я с трудом разбирал чудовищную смесь жаргонных, бранных, креольских и каких-то совершенно диких словечек, которыми он изъяснялся, — но, может, это и к лучшему. Главный смысл этой тарабарщины я все же понимал. Некоторый шок я испытал, когда дошло до грубого обращения с женщинами, — все же кое-что папаша и мне сумел передать. Половина из того, что говорил Уокер, будто расшатывало элементарные законы природы и человеческой анатомии. Но, если не считать всего того, что выплескивалось из него где-нибудь в раздевалке, в целом Эрик был славный парень, с которым можно приятно провести время, и выгодно выделялся из всех знакомых мне завсегдатаев столичных коктейльных вечеринок.
В этот вечер, у Чипа, Уокер, по обыкновению, преображался просто на глазах. Немного поразглагольствовав насчет огромных возможностей своей партии на середине срока полномочий, он понизил голос до шепота, обвел глазами комнату и спросил меня, не желаю ли я «окунуться в тайну». Заметив, что в пределах слышимости оказалась очаровательная молодая женщина, он с любезной улыбкой повернулся к ней и вовлек ее в совершенно невинную беседу, сравнивая достоинства образования в Йеле и в Брауне.
— Я замолвлю за вас словечко, — кивнул он, после чего, приведя собеседницу в дикий ужас, завершил разговор такими тонкостями любовно-половой темы, о которых я здесь, пожалуй, умолчу. Впрочем, Уокеру казалось, что говорит он гораздо тише, чем это было на самом деле. Глуша стакан за стаканом, он стремительно пьянел.
Подловив меня на пути в ванную, Маркус тихо проронил:
— Что бы ни было, держись сегодня с Уокером.
— Зачем? — не понял я. — Что происходит?
— Будет лучше, если ты побудешь с ним. Уж ты мне поверь.
Все как всегда: старшие у Дэвиса напускают загадочного тумана. Я не знал, что конкретно нам нужно от Уокера, кроме того, что мужик метит в политические тяжеловесы и надо узнать его получше. Мне
