Меня там не было. Алиби железное — в то время я расследовала уголовное дело в Старой Гаване. Два трупа — турист-немец и проститутка плюс пропавший без вести сутенер. Так что меня там не было. Ко мне та трагедия не имеет никакого отношения. Прочла о ней на следующий день, поскольку она даже в мексиканские газеты попала.
Джек Тайрон только что выехал из дома на Голливудских холмах. Было еще очень рано. Ехал на пробы. Ему светила хорошая роль — Феликс в фильме о Джеймсе Бонде. Не то чтобы манна небесная, но участие в «Бондиане» почти гарантирует мировую известность. Он был пьян. В полседьмого утра. За Джеком Тайроном тянулась долгая и хорошо документированная история увлечения алкоголем. Его машина вылетела с дороги прямо у дома. Страховочным ремнем он пренебрег. Лобовое стекло распахало его красивое лицо, падение в каньон привело к перелому позвоночника. Как-то так вышло, что сначала упал он, потом сверху — машина, которая тут же загорелась.
Даже для ГУР это была филигранная работа.
Они, вероятно, забрались к нему в дом среди ночи, чем-то одурманили, пытали, впрыснули алкоголь в вену на ступне и сбросили в каньон.
Лобовое стекло машины разбили, размазали по рулю его кровь. Как им удалось сбросить автомобиль, чтобы удар пришелся прямо по телу под обрывом, не такая уж и загадка. Скорее всего, подогнали грузовик с лебедкой. Действовали ювелирно. Плющить Джека в лепешку в их задачу не входило, хотели просто обездвижить, чтобы потом сжечь заживо.
Вот такие у них методы.
Отец был их человеком. Он ушел от дел, но принадлежал им. Никто, кроме них, не имел права отнимать у него жизнь. Следователь из Лос-Анджелеса, который вел дела о насильственной или скоропостижной смерти, официально заявил, что смерть Джека наступила мгновенно, но и он, и я знали, как все было на самом деле. Минута за минуту, жизнь за жизнь. ГУР о своих не забывает.
Мне бы следовало это предвидеть, но я не говорю на их языке. Гектор бы понял намеки Рауля, я — нет. И никогда не научусь. А если все же придется, это буду уже не я.
Я прочитала некролог Джека в испаноязычной версии журнала «Пипл». Журнал этот у нас запрещен, но достать его несложно. Там же напечатали большую подборку фотографий. Снимки, сделанные в Каннах, в Дарфуре, на вечеринке в Вегасе. Здесь Джек запечатлен рядом с Брэдом Питтом и Джорджем Клуни. Глаза у него блестят, он удачно расположился между звездами первой величины…
Голливуд не делает остановок в своем движении вокруг солнца. Всё вполне благополучно покатилось дальше и без Джека.
После смерти отца нигде никаких некрологов не было.
Или были?
Табличка где-нибудь в Министерстве иностранных дел, на глухой стене этого огромного здания, угнездившегося на
Может быть. Не знаю.
Через неделю после смерти Джека ко мне заглянул полковник ГУР. В руках он нес картонную коробку и еще какой-то предмет, завернутый в салфетку. Коробку водрузил передо мной на стол и попросил подписать бумаги, подтверждающие получение, в трех экземплярах.
В салфетке оказался пистолет моего отца. Его я спрятала в ящик стола.
В коробку не заглядывала до темноты.
И лишь когда угасли последние отблески заката, я щелкнула выключателем и открыла крышку.
Письма. Более сотни адресованных мне писем от отца. В некоторых конвертах были и деньги. Пятисотдолларовые купюры на платье для праздника пятнадцатилетия. Рассказы, стихи, рисунки, поцелуи для меня и маленького Рики. Последние письма были отправлены в 2006 году из Колорадо. Отец писал о погоде — надвигались холода. Он не мог говорить прямо, поскольку понимал: письма сначала будут читать в ГУР и лишь потом передадут мне. Вот он и описывал лес, горы, снег. Перечислял книги, которые прочел, и даже те, что читала его подруга Карен. Он знает, сообщал он, что Интернет на Кубе строго контролируется, однако ходят слухи, будто в вестибюле «Амбос Мундос» установлена вебкамера, работающая в режиме реального времени. Не смогу ли я в определенный час оказаться там и помахать ему рукой? А он бы в это время сидел наготове с компьютером на коленях. И ждал бы этого события день за днем, ночь за ночью.
Конечно, я заплакала.
И плакала целую ночь, а потом и весь следующий день.
Ох, папка!
Но все когда-нибудь кончается. Положен предел дням каждого человека. Он не минует и тебя,
Я сказалась больной, на работу вышла не сразу. Сходила к маме, встретилась с Рики, показала им письма. Но служба не ждет. Я притащилась в отдел — и понеслось: вскрытие, посольство Германии, отчеты.
Несколько раз я бралась за письмо к Франсиско. Как-то вечером на Прадо неожиданно столкнулась с Фелипе, официантом-детоубийцей, которого арестовала в тот самый вечер, когда Рики вернулся из Америки с результатами своих поисков. Фелипе улыбнулся мне, по-моему так и не вспомнив, где и при каких обстоятельствах мы с ним встречались…
Я действовала как автомат.
Засыпала.
Просыпалась.
Куда-то шла.
И так день за днем.
Набережная Малекон в сумерки. Суровые стены крепости, былое величие ветшающих отелей, сопляки-подростки смеются у парапета, пылает факел попутного газа на нефтеперерабатывающем заводе.
Огоньки на воде — это фонари рыбацких лодок, бросивших якорь в заливе, и дальше, чуть ли не за горизонтом, огни американских яхт, стоящих у островов Драй-Тортугас, у побережья Флориды.
Иду по Малекону и вижу будущее.
Сотовые телефоны, персональные компьютеры. Конец продовольственным карточкам, конец паспортам, конец упрощенной процедуре ареста. И что тогда будет с полицейскими?
Иду по Малекону и вижу прошлое. Теперь я понимаю тебя, папа. Я знаю тебя настоящего, представляю твою тайную жизнь… Уехал и не взял нас с собой. Ты лгал. Такова была твоя работа, но все равно: ты лгал.
Я скучала по тебе.
Скучала всю жизнь.
Иду по Малекону и вижу настоящее. Никто не спит. Все спят. Полиция, искатели монет на пляжах, смазливые мальчики и их сутенеры-подростки.
О, Гавана!
Город голодных врачей.
Город прекрасных шлюх.
Город мертвых снов.
Устала я от тебя.
Хочу стать морем, безбрежным и спокойным.
Хочу унестись по воздуху, лететь под луной, над волнами, освещенными звездами, парить с распростертыми руками, со свежесрезанными цветами в волосах.
Но куда же я полечу?
В Сантьяго. В Майами.
Туда, куда нельзя. В другой мир.
На север, где обитают белые цапли, колпицы и трогоны с голубыми хохолками на головах.
Полечу над песчаными отмелями, воздушные течения подхватят и закружат меня.
Темные волны. Соленые брызги.
Я стану скользить в синеве, и никто меня не увидит: ни полиция, ни моряки, ни невесты ориша, жрицы
