— Да его нет сейчас. Я видела, он мочился возле участка, потом, наверно, пошел домой.
— Это он умело ввел тебя в заблуждение, — говорит Гектор.
— Да он бездельник, лентяй, ему лишь бы взяток насрубать побольше.
— Храни тебя святые, Меркадо, ты у него в кулаке. Хитрец всегда сделает так, чтобы его недооценивали. Не заставляй меня думать, что, производя тебя в детективы, я поспешил.
— Да нет, сэр, не поспешили, — торопливо уверяю я.
Гектор хмыкает:
— Как тебе перспектива снова оказаться в чудесной голубой форме?
Меня передергивает. Голубая форма с кошмарной фуражкой не просто уродлива, но еще и чертовски неудобна.
— Но ведь мне удалось произвести арест! И это произвело на вас впечатление, сэр!
— Какой такой арест?
— Официанта.
— Ах, официанта… Ну, его бы мы рано или поздно взяли по-любому, — фыркает Гектор.
— Диасу вы совсем другое говорили, — настаиваю я.
— Да, другое. Хотел, чтобы Диас считал тебя бесценной сотрудницей. Как бы то ни было, все это не имеет значения, потому что эпизод закончился плохо.
— Плохо? Ничего об этом не слышала. Знаю, что тела не нашли, но признание, несомненно…
Гектор отворачивается и в молчании внимательно разглядывает пассажиров медленно едущего мимо «фольксвагена-кролика». Дождавшись, когда машина отъедет подальше, он сообщает:
— Признание — это чудесно, но официанта все равно пришлось выпустить. Его сожительница — секретарша в посольстве Венесуэлы, ее там ценят. Венесуэльцы попросили ее отпустить, а она без него выходить отказалась.
— Шлюхина дочь!
— Да. И чертовы венесуэльцы. Они говорят: «Холодно!» А мы: «Погрейте члены в наших задницах».
— Так их обоих отпустили? — спрашиваю я.
Гектор склонил голову к плечу:
— Не хочу об этом говорить, только расстраиваться.
Чернокожая девочка, перебирающая на берегу камешки и всякий мусор в поисках чего-нибудь ценного, окликает нас из-за парапета. На вид ей лет семнадцать, она очень хороша в ярком рваном платье, подаренном, видимо, тем, кто когда-то ее любил.
— Минет, пять баксов! — кричит она Гектору.
— Нет, — твердо отвечает он.
— Пять канадских долларов, — не унимается она.
— Мы — кубинцы, из полиции, идиотка, — отвечает Гектор.
— По-ли-ци-я. Так вот отчего ты такой жирный, — цедит девочка.
Гектор за одно это мог бы ее арестовать, но он только пожимает плечами. Что правда, то правда. В наши дни многие в Гаване пропитание себе находят с трудом. Полиция, сотрудники туристических агентств и преуспевающие проститутки — исключение из общего правила. Гектор ускоряет шаг, как будто ее замечание навело его на мысль избавиться от лишних килограммов. Я уже слегка прихрамываю.
— Да что с тобой такое? — спрашивает он.
— Была у мамы, подвернула ногу.
— Когда это?
— Дня два назад. Мы с Рики вместе ходили проведать. Дом в кошмарном состоянии. Она живет в трущобах возле Феррокаррила.
Гектор как будто удивлен:
— Я думал, она в Сантьяго живет.
— Нет, в Гаване.
— В твоем личном деле есть что-то про Сантьяго-де-Куба.
— У меня отец был оттуда. И дядя там живет.
Гектор ухмыляется.
— Да, точно. Чудесный город. У меня бабушка оттуда, из Гуантанамо. В семидесятые гостил у нее как-то раз. Однажды мы поехали на велосипедах в Кайманеру посмотреть на военно-морскую базу американцев. Никогда там не бывала?
Качаю головой. Даже когда это еще не считалось предосудительным, у меня не возникало желания глазеть на янки в Гуантанамо. Министерство внутренних дел заминировало бухту и окружило базу сотнями солдат. Находились желающие перебежать к американцам, но всех ловили на полдороге. До сих пор проще попытать счастья, добираясь до островов Флорида-Кис. Но если б я и ездила в Кайманеру, я бы Гектору в этом не призналась. Не хватало еще мне признаться, что я хоть в чем-то симпатизирую Америке!
Он замедляет шаг. Успокоился. Я перестаю хромать.
Гектор усмехается своим мыслям, наверно, думает о приключениях с девушками во время долгих кошмарных поездок из Сантьяго в Гавану по железной дороге.
— Упала на лестнице, детектив Меркадо?
— Да, сэр. Воры повыкрутили все лампочки на этой…
— Я в детстве в колодец свалился. Ты знаешь?
— Нет, сэр.
— Как думаешь, это ранний признак идиотизма или гениальности?
— Не знаю, сэр.
— Философ Фалес Милетский свалился в колодец, созерцая небеса. Слыхала о таком, детектив?
— Нет.
— Что изучала в колледже?
— У меня было два профилирующих.
— Что именно?
— Английский и русский.
— И нашим и вашим, а? Вот это мне нравится.
— Да нет сэр, у нас выбора не было, приходилось делать что велят…
— Ты когда здесь последний раз гуляла? — прерывает меня Гектор.
— Вчера. Каждое утро здесь прохожу. Я…
— А я нет. Наверно, последний раз
— Не знала.
— Действительно, откуда тебе знать! — Он вздыхает. — За этот год тут многое изменилось. К худшему. На Кубе всегда все меняется к худшему.
— Да, сэр, — поддакиваю я и тут с ужасом соображаю, что сейчас он пустится излагать мне свою теорию.
— Вот именно. Положение для коренных кубинцев ухудшилось с приходом испанцев, потом ухудшилось с приходом янки, потом еще ухудшилось при диктаторах, потом ухудшилось при сержанте Батиста, потом ухудшилось при Фиделе. И вот увидишь, будет и далее ухудшаться при Рауле и венесуэльцах.
— А после Рауля? — осмеливаюсь я спросить.
— Это при майамистах-то?[11] — Он глянул на меня, озорно блестя глазами, и вдруг сказал загадочно: — Об этом поговорим через минуту.
Идем вдоль парапета, приближаемся к повороту набережной у крепости. Вдалеке видны форт Сан- Карлос и трубы нефтеперерабатывающего завода, стоящего в бухте.
Ветер с берега относит дым к Флориде, лежащей в ста пятидесяти километрах к северу отсюда, за этими чистыми водами.
Гектор закуривает сигару, предлагает и мне. Я отказываюсь. Два лета работы на табачных плантациях в рядах организации юных пионеров напрочь избавили меня от желания курить кубинские сигары. Он усаживается на парапет.
