Я вернулся в школьную канцелярию и спросил, не могу ли я заглянуть в базу данных со сведениями о выпускниках – хотел выяснить, кто как устроился в жизни. Они были рады предоставить мне сведения за последние лет двадцать или около того. Все было внесено в каталог. Имя Алана Хоутона встречалось три раза. В 1984 году он жил на рю Сент-Винсент, пробовал стать – кем бы вы думали? – художником. В 1989 году он в своем родном Нью-Йорке «работал в театре». В 1992 году перебрался в Денвер, где приобрел студию, «чтобы продолжить свои опыты в области искусства». На крупнозернистой фотографии восьмидесятых годов был изображен осунувшийся молодой человек с застывшей улыбкой и чем-то вроде парика каштанового цвета на голове.
Возможно, он переехал в Денвер, чтобы быть поближе к своему хорошему другу Чарльзу. А может, чтобы начать трясти с него деньги. Кто знает? Может, и так.
Прозвенел звонок.
– Который час? – спросил я у одной из секретарш.
– Пятнадцать минут четвертого, – ответила та.
Если поторопиться, я еще успеваю в офис.
Не скрою, мне хотелось повидать Амбер. Хотелось избавиться от вертевшихся в голове мыслей о ней.
Я вызвал такси и поспел на службу к четырем с небольшим.
Только Эйб приготовился отчитать меня за опоздание, как вмешалась Амбер. Черные брюки для верховой езды, черный кашемировый свитер, сапоги. Волосы убраны назад. Возможно, не самый удачный выбор одежды по такой погоде, но выглядела она просто офигенно. Настоящая хищница, только плетки не хватает. Блеск и угроза, крутизна неимоверная.
– Александр, мне бы хотелось с тобой переговорить.
– О'кей, – ответил я и поймал себя на мысли, что мое впечатление от Амбер в известной мере зависит от выбранной ею одежды.
Она подвела меня к дивану, который только недавно поставили в вестибюле офиса.
– Я бы хотела попросить тебя об одном одолжении.
– Да? – Я заметил, как ее прелестные бирюзовые глаза мгновенно сверкнули. – О каком?
– Чарльза попросили выступить на собрании лидеров Республиканской партии в Аспене.
– Да, я знаю.
– Он не хочет, чтобы я ехала с ним, боится, что я буду его отвлекать. – Она улыбнулась.
– Его можно понять.
– В общем, в тот же вечер в Денвер привозят спектакль «Танцы во время Луназы», гастрольный тур, а я тысячу лет не была в театре. Роберт не может. А это настоящий хит, к тому же об Ирландии. Я подумала, не согласишься ли ты составить мне компанию? Не хотелось бы идти одной. У меня два билета. Я подумала, раз про Ирландию, тебе могло бы быть интересно…
– Само собой! – Я просто обалдел.
– Спасибо тебе. – Она встала и вышла, не сказав больше ни слова.
Я трепетал. Меня бросало то в жар, то в холод. Она буквально заставляла меня скакать через обруч, как собачонку. Намеренно или случайно.
В офисе она не появлялась в течение следующих нескольких дней. Я не видел ее до тех пор, пока мы не встретились у входа в театр. Я был в смокинге, взятом напрокат. Пришел за двадцать минут. Она опаздывала. Наконец подъехала на лимузине.
Она выглядела неподражаемо в своем несколько вольном черном платье с глубоким вырезом, да еще на шпильках. С волосами тоже был полный улет – убраны назад, завиты и хитро собраны в изящный пучок. Благоухающая, в жемчугах поверх выразительного выреза, она вполне могла заявиться на вручение «Оскара» или на званый ужин по соседству. Мой же смокинг был поношен, слегка великоват, к тому же по сравнению с прочими завсегдатаями я был одет слишком торжественно.
– Спасибо огромное за то, что пришел, – сказала Амбер.
– Ну что ты.
– Я так рада, что смогла выбраться, а то так и сидела бы весь вечер, переживала за Чарльза. Ты, случайно, не волнуешься, нет?
– Нет. С чего бы мне волноваться?
– За актеров. Не боишься, что они перепутают слова?
Я помотал головой, и мы вошли.
Свет погас, и по залу разнеслось: «Шшшшш».
Актеры. Пьеса. Обнаженная рука Амбер рядом с моей. Едва ли я обращал внимание на то, что происходит на сцене. Единственное, что я заметил, – якобы ирландский акцент, кошмарнее которого я не слышал никогда, разве что в рекламе дезодорантов «Айриш спринг».
Тем не менее публика была довольна, актеры четырежды выходили на поклон. Амбер хлопала – все ладони себе отбила.
Мы вышли на улицу.
Амбер захотелось прогуляться до дома пешком. Она была счастлива, вечер выдался бесподобный.
Мы шли на юг по Шестнадцатой, и, несмотря на театр, несмотря на чудный вечер, несмотря на шампанское в антракте, Амбер говорила о Чарльзе:
– Только представь себе, как он был рад, речь не о телевидении или о чем-то таком… Это настоящая честь, когда тебя приглашают выступить на таком мероприятии, где соберутся важные люди. Роберт Дорнан, Александр Хейг, а Чарльз делает доклад сразу после Ньюта Гингрича.
– Круто.
– Чарльз – диаметральная противоположность им всем. Он представляет умеренное крыло, ты знаешь. Он звонил мне сегодня после обеда, такой взволнованный. Конечно, он тысячу раз бывал в Аспене, но он не часто выступает на людях.
– Может, тебе
– Он решил, что будет хуже, если я буду там присутствовать, лучше выступать перед незнакомыми людьми.
– Мне бы и в голову не пришло, что Чарльз может волноваться.
– О, вот здесь ты не прав, Алекс, Чарльз страшно застенчивый, он в этом отношении совсем как Роберт. Абсолютный интроверт. Он может быть обаятельным. Этим он пользуется, чтобы расположить людей к себе. Но на самом деле Чарльз очень чувствительный, робкий. Конечно, это не для чужих ушей.
– Само собой.
Мы немного поговорили о пьесе и о той части города, по которой шли. На Пенсильвания-стрит Амбер указала на необычный дом, частную клинику, где лежала ее мать. Большое, белое, современное, скучное здание.
– Чарльз все оплатил, – с благодарностью прошептала она.
– Это чудесно.
– Отправил ее на самолете в Ноксвилл. Там один из самых лучших приютов в штате, там за ней ухаживают наилучшим образом, но это все так печально. – Ее голос слегка дрогнул.
– Да уж, – согласился я. – Альцгеймер – это очень тяжело.
– Я навещаю ее только раз в неделю, и то не каждую – больше не выдерживаю, – сказала она, делаясь все печальнее, и остаток пути до ее дома мы прошли молча.
Я пожелал ей спокойной ночи.
– Зайди ненадолго, выпьем чего-нибудь, – предложила она неловко, как бы осуждая себя. Я слегка устал от прогулки, в голове шумело от выпитого шампанского, и я согласился. Она набрала код на двери, чугунные ворота открылись, и я пропустил ее вперед себя.
– Какая ночь! – произнесла она с восхищением.
– Да уж.
– Хорошо бы Чарльз тоже мог всем этим насладиться, вот всегда так: что-то теряешь, что-то находишь.
– Да, жизнь есть жизнь.
– Что будешь пить?
