Когда я коснулся дна, меня еще немного проволокло по камням.
Кровь в жилах застыла, глаза раскрылись.
Так вот он каков, конец моей истории…
Встретить смерть в реке Платт. В ее серых тисках, волнах цвета пепла, с ее жесткостью и мертвым течением. Вот эта река. Пистолет, унесенный в сторону Миссисипи, Мексиканского залива, Атлантики. Река. Я все ближе к ее черному, мрачному сердцу. И вот я иду к вам и вижу вас в темноте. Вижу ваши следы, которые вы оставили на пути к Великому Авось. Ты здесь, Виктория? Мама, ты здесь? Холодно, больно. Я улыбаюсь. Все.
Но нет.
Пока еще не все.
Еще успеется.
Не сейчас.
Мои пальцы нащупали ремни бронежилета. Я дернул, ремни ослабли, жилет отвалился в сторону, и я стал подниматься на поверхность. Со всхлипом глотнул воздуха, с минуту плыл в быстром течении, пока не врезался в камень на песчаном берегу. Там я пролежал около получаса.
Встал и пошел, дрожа, не замечая дождя, раненный в плечо и в ногу. Две мили до Форт-Моргана. Пустые улицы, неоновые огни, ни души.
Адреналин в схватке с потерей крови и крайней усталостью.
Четыре этажа до квартиры Пата. Дверь.
– На помощь, – еле успеваю выговорить я. Пат в ужасе оборачивается.
И тут я падаю у его ног и проваливаюсь в другой мир, где вещи действительно что-то значат, где за вину полагается наказание, справедливость торжествует и всех нас ждет спасение.
11. Последняя инкарнация Вишну
На пожарной лестнице пепел. Вереница образов. Черное облако. Рука моей матери. Ее холодные пальцы.
– Чем ты станешь заниматься, сынок?
– Пойду работать в полицию, мам.
– Нет, нет, не делай этого, отец расстроится, не бросай университет, так будет лучше.
– Хорошо, мам, хорошо.
– В этом деле нужны смельчаки, – бормочет Джон.
– Ага, – соглашаюсь я.
Мы сидим, пьем, и сигаретный дым медленно плывет над нами, как огромный континент. Пепел от пожара неподалеку от городка Грили. Джон отходит на несколько шагов, и его уже почти не видно за стеной удушливого смога, висящего одеялом над зданиями. Запах гари. Сверху пожарные самолеты-водовозы. Мы ждем, стоя на косых ступенях пожарной лестницы. Я обхватил себя руками, а он перегнулся и плюет на высохшие цветы в горшках этажом ниже.
Мы оба пропахли дымом. Он передает мне бутылку, я хватаю ее левой рукой. Американский виски имеет кисловатый привкус. Делаю большой глоток, и от мнимого жара мои уши согреваются. Возвращаю бутылку, и Джон допивает оставшееся. На мгновение мне кажется, что он готов бросить бутылку вниз и посмотреть, как она разобьется, но вместо того он осторожно ставит ее на железную перекладину лестницы.
– Мы можем получить за нее десять центов, – говорю я.
Он оборачивается, смотрит на меня, качает головой, его взлохмаченные волосы при этом мотаются из стороны в сторону. Мне смешно – не без влияния алкоголя.
– Я пьян и замерз, – сообщаю я.
– Если ты замерз, то вряд ли пьян, дитё ты малое, алкоголь притупляет чувствительность, – подытожил он тоном дутого авторитета.
Бред, подумал я. Но спорить не хотелось. В конце концов, он уже умер.
– Пошли внутрь, – сказал он, – этот навес – слабое спасение. Дым вредит легким. Помоги-ка мне открыть эту штуку.
Он отдает мне свою сигарету, наваливается на фрамугу, силится ее открыть. С первого раза не выходит, и он вышибает окно. Груда горящих головешек валится на нас с верхнего этажа – обвалилась деревянная рама, в которую был вделан кондиционер.
– Эй, смотри, что делаешь! – говорю я.
– Расслабься. – Он нагибается и протискивается позади меня, влезает в окно через предохранительную решетку.
– Ну конечно, меня нельзя было подождать, – саркастически замечаю я и оглядываюсь по сторонам с горьким чувством вины по отношению к этому городу, небу апельсинового цвета, старым постройкам, призрачным и ненужным. И единственное, о чем я могу думать, – это серые волны, отделяющие нас от нашего дома. Ров между мной и окружающей темнотой.
–
– Ты что-то сказал? – бормочет Джон, находясь уже внутри.
– Нет.
– Ну давай, залезай сюда, и закроем это окно, вот что. Хватит трепаться, шевелись, – сказал он подозрительно.
Я занес ногу на металлический желоб. Он острый и доходит мне почти до пояса, так что мне не удается опереться на него. Все кончается тем, что я вваливаюсь внутрь и с грохотом приземляюсь на пол.
– Не надо критики, – успеваю сказать я перед тем, как он назовет меня идиотом.
– Тебя волнуют мои упреки? – говорит он с хитрой улыбкой на бледном лице. – Уже поздно, время спать.
– А я уже лег, – говорю я.
Он удивленно смотрит на меня:
– Вот как! И что же ты делаешь?
– Прихожу в себя после всего – сначала жуткий ливень, я весь вымок, потом Пат вынимал дробину из моего колена, и в довершение я навсегда завязал с героином.
– Врешь!
– Джон, мне ничего другого не остается. У них будет мероприятие по сбору средств, бал. По девятому каналу показывали. Я собираюсь. И на этот раз я не облажаюсь. Я убью его. Так что с героином все. Пат мне помогает.
Джон скептически смотрит на меня.
– Ты никого не убьешь, – произносит он, – и не уверяй, что убил того хрена на кладбище, в газетах об этом не было ни слова, должно быть, они увезли его с собой.
– Я всадил в него пол-обоймы, – возразил я.
– И сколько пуль попало? – ехидно улыбнулся Джон.
Умирающий человек, который все это время находился в углу, поднял глаза на меня. Плоская кепка набекрень, дробовик при нем, его тело по-прежнему мокрое, но теперь уже от крови, а не от дождя.
– Мне хватило, – произносит он.
Джон щелкает пальцами перед моим лицом:
– Плюнь на него. Продолжай.
– Пат заботится о моем здоровье, – говорю я.
– Ну конечно! Он сам-то доходяга, – замечает Джон.
– Он отличный парень… Прости, я больше не могу с тобой говорить. Мне надо повидаться с мамой, раскрыть мрачную тайну, корень всех бед.
– Хорошо, только не повторяй больше этих слов.
– Каких слов?
– Я – последняя инкарнация Вишну, мститель, несущий бурю и повелевающий смертью.
– Хорошо, не буду, – отвечаю я, потом выдерживаю паузу и объявляю: – Я – последняя инкарна…
Тут он гасит свет. Мама уже шесть недель как в земле, а я на собеседовании в Шотландском полицейском участке. Они рассматривают мое прошение о вступлении в полицию. Моего отца, прогрессивного «левака», это раздосадовало, в чем была особая прелесть.